Брестский квартет - Владимир Порутчиков

— Не стреляйте! За мной гонятся русские диверсанты!..

На какие-то доли секунды, немцы переключили внимание на вход за его спиной. Этого Сергею Евграфовичу вполне хватило, чтобы, сорвав чеку, бросить в сторону цистерн гранату. И хотя тут же, перерезая его пополам, ударили автоматы, дело было сделано. Граната, описав над головами часовых стремительную дугу, ударила в покатый бок цистерны.

«Прости меня, Маша…» — шептали в этом момент губы падающего на землю старшины.

Могучий удар потряс гору. От взрыва цистерн сдетонировал и склад боеприпасов. Рвущаяся из пещеры смерть вынесла каменные ворота аэродрома и огненная, окутанная клубами черного дыма река низвергнулась вниз, в бушующий поток…

Еще целый час Дима не решался тронуться в обратный путь. Не отрываясь, он все смотрел и смотрел на стремнину, в которой скрылись и, возможно, погибли его боевые друзья. Он вдруг остро, до тумана в глазах, ощутил свое одиночество.

Из оцепенения его вывел пастушок. Он осторожно тронул Брестского за плечо и, когда тот обернулся, показал сначала на все больше клонящееся к вершинам солнце, а затем кивнул в сторону, откуда они пришли вчера: пора, мол, уже идти.

— Да-да, — словно очнулся Дима. — Веди, пацанчик, веди… Нет, помогать не надо, я сам. Ты иди, иди вперед, а я потихоньку за тобой…

Тяжело опираясь на здоровую ногу, он медленно заковылял вслед за пареньком.

Среди разбросанных по хребту валунов играл разнотравьем ветер, деловито гудели шмели. В Диминой голове вдруг всплыло читанное Крутицыным: «Желтый ласковый шмель — золотое оплечье…», и сжалось, заныло сердце. Сантименты, проклятые сантименты — ты, паря, оказывается, тоже болен ими!

Брестский остановился и посмотрел назад. Где-то далеко внизу грохотала срезанная краем хребта и потому невидимая теперь река. Скрывающая аэродром гора тоже ничем не выделялась среди таких же, теснящихся вокруг вершин. «Эх, была бы сейчас рация и все бы было сейчас по-другому», — подумал Дима и вздохнул.

— Ба-бах!.. — вдруг где-то совсем близко громыхнул винтовочный выстрел.

Брестский мгновенно припал к земле, стараясь на слух определить, откуда стреляли. Осторожно приподняв голову, поискал глазами пастушка, но ушедшего чуть вперед Василе нигде не было видно. Все также шелестела на ветру трава, все так же мирно гудели шмели, но что-то враз изменилось в окружающем разведчика мире. Теперь он был полон тревоги и направленной против него, Брестского, вражды.

— Василе! — крикнул Дима.

— …силе!.. — отозвалось, словно предлагая веселую игру, эхо.

Предчувствуя страшное, он бросился вперед, рыча от боли в раненной ноге, и едва не споткнулся о лежащего в траве паренька. Василе был мертв. Между глаз темнело аккуратное пулевое отверстие.

— Пацана, пацана-то за что, падлы?! — затравленно озираясь, закричал Брестский, тщетно пытаясь определить, в какой стороне враг. Что-то с силой ударило в плечо, разворотило живот, и окрашенная кровью трава вдруг выросла перед Димиными полными муки глазами.

Высоко в небе, словно догоняя друг друга, запоздало грохнуло два выстрела…

Из-за лежащих впереди камней медленно поднялись и осторожно двинулись в сторону рухнувшего в траву русского несколько альпийских стрелков с винтовками наперевес.

В этот момент и раздался взрыв, а потом еще и еще. Взрывы были так сильны, что вздрогнули окружающие аэродром горы, и эта дрожь мгновенно прошла по каменному хребту и достигла того места, где лежал умирающий разведчик. Он сразу понял, что означает этот грохот…

Смерть Василе, Соловца и его собственная теперь уже не казались напрасными.

«Задание выполено», — с облегчением подумал Брестский, закрывая вдруг враз отяжелевшие веки. Уже навсегда.

Разведгруппа Чибисова оказалось лишь одной из трех пропавших в том районе разведгрупп. То, что немецкий аэродром перестал функционировать, могло быть заслугой любой из них.

Но вскоре это стало уже неважно. 20 августа 2-й Украинский фронт, стремительным ударом сокрушив немецкие и румынские передовые позиции, перешел в широкомасштабное наступление по всей линии противостояния. Так началась знаменитая Ясско-Кишиневская операция…

А за много километров отсюда, в чудом уцелевший дом в белорусском селе N вернулись похожая на школьную учительницу женщина и девочка лет семи-восьми. Женщина первой прошла в разоренные комнаты и, опустив на лавку небольшой узелок, сказала:

— Вот мы наконец и дома, Таечка. Здесь мы и будем ждать нашего папку.

И она ждала, как когда-то обещала при расставании своему единственному мужчине. Целых двадцать лет, до самой смерти. И все эти двадцать лет она проработала учительницей в местной школе…

А маленькая девочка успела за это время вырасти, выйти замуж и уехать с мужем в город Минск. Несколько раз, правда, она приезжала в N вместе со своим сыном Сережей, названным так в честь человека, которого вживую видела лишь однажды — в июне 1941 года, и которого так любила и ждала до последнего своего часа ее приемная мать — Мария Борисовна Крутицына.