Прощай, Золотой лев! - Сьюзан Элоиза Хинтон

В общем, они бросили девчонку и снова взялись за комиксы, а я вывел ее на улицу. Она так отчаянно озиралась, что я сразу понял, что ее автобус ушел. Я сказал: «Слушай, если ты пропустила автобус, я могу тебя подвезти домой».

Она даже глаз не подняла и сказала кое– что – но это, брат, я повторять не стану. Она решила, что у меня дурные намерения. Я ее не виню. Да если б я такое пережил, что она только что, я б тоже был злобным и подозрительным.

Я сказал: «Слушай, я не буду к тебе клеиться, ничего такого…» Она так странно на меня посмотрела, что я быстро добавил: «Не в смысле, что ты некрасивая или что просто тебе тут придется час стоять и ждать следующего автобуса, а я уеду, и уж не знаю, что этим ребятам в голову взбредет».

Она поняла, что я прав: уже темнело. Копов у нас там особо не бывает, улица довольно пустынная. Сам знаешь копов – на Ленте их целые толпы, следят, чтобы богатые детки друг друга не переехали и не поубивали, а мы можем хоть горло друг другу перерезать, им хоть бы что.

В общем, она согласилась, чтоб я отвез ее домой. Мой старый форд стоял на парковке у магазина, он вообще-то моего брата, но брат мне разрешил брать машину, когда его повяжут, а это частенько случается. Он парень хороший, но если ты сделал себе репутацию в драках, кто-то всё время тебя подначивает. В последний раз мой брат разбил бутылку о чью-то голову и загремел за нападение с опасным оружием. Раньше он никогда не брал в руки оружие, но тут, видно, всё старое ему приелось. Его взяли уже не впервые, и в этот раз – по-серьезному.

В общем, сели мы в мой форд, и я увидел, что бедная девчонка всё еще напугана, вцепилась в свою дверь, как будто готовилась выпрыгнуть в любую секунду. Я ее наконец хорошенько рассмотрел: такая стройная, что ее ветром может сдуть, волосы до плеч, похоже, она их выпрямила. Желтое платье, желтые туфли и соломенная сумка на коленях. Одной рукой она держала сумку, а второй уцепилась за ручку двери. Она была очень хорошенькая.

И я стал с ней разговаривать – вообще про всё. Ей, небось, влетит от ее старухи за то, что поздно пришла? Моя бы мне точно устроила. Да уж, вечно они против всего хорошего, скажи? Но бывает, что без них никак. Она ходит в школу? Я – да, ну и тошно там сидеть целый день. Я хотел бросить, но моя старуха сказала, что убьет меня, если я только попробую.

Я болтал и болтал; я так обычно делаю с животными, если им больно или страшно, и вскоре они перестают бояться. К животным у меня тоже слабость.

Я видел, что она постепенно успокаивается, по крайней мере, ручку она отпустила. Она даже однажды улыбнулась, уж не помню, что я ей такого сказал. А потом я говорю: «Мне жаль, что с тобой такое случилось»,  – и она вдруг начинает рыдать.

Это была такая встряска, чувак. Я вообще не знаю, что делать, когда девчонки начинают плакать.

Тут Майк остановился, и я дал ему затянуться еще раз.

– Странно,  – сказал я.  – А мне наоборот скучно становится, когда они плачут. Давай, Майк, рассказывай дальше.

– В общем, я не знал, что делать. В конце концов я сказал: «Эй, ну не плачь»,  – а это никогда не работает. Она продолжала всхлипывать, и я потихоньку начал разбирать слова. Я так понял, что ее достало, что до нее всё время докапываются белые. Это я понимал. Меня тоже бесило, что до меня докапываются копы, учителя, мой старик и богатые детки в школе. В общем, я ее понимал. Прикинь, Брайон, мои старик не пускает мою мать ко мне в больницу? Говорит, я сам дурак, что попал сюда. В общем, девчонка эта рассказывает мне про свои проблемы и матерится по полной, но ничего такого, чего не позволяют себе белые девчонки. Я съехал на бордюр и полез в карман, а она вся подобралась и села прямо.

«Зачем мы остановились?» – спрашивает она, а я говорю: «Я думал, у меня есть платок, но похоже, нет».

Я выехал обратно на дорогу. Она посмотрела на меня – я смотрел на дорогу, но чувствовал, что она на меня смотрит,  – и сказала: «Спасибо».

Я отвез ее домой. Она живет на севере, там же, где большинство черных, ты знаешь, где это. Так себе райончик, примерно как мой. Когда я притормозил у ее дома, куча детей крутилась на крыльце и вокруг.

«Ну вот»,  – сказал я, немного нервничая. Учитывая, как она хваталась за дверь по пути сюда, сейчас она что-то вообще не торопилась вылезать. А может, мне показалось. Может, она устала столько плакать.

Дальше вокруг моей машины столпились все эти черные ребята. Какой-то огромный парень открыл дверь и вытащил ее и сказал: «Что такое, Конни? Что случилось?»

По ней было видно, что она плакала.

А дальше они открыли мою дверь и вытащили меня. Как будто сотня черных лиц разом уставилась на меня. Наверное, их на самом деле было человек двенадцать, но казалось, что сотня. Я просто стоял, прижавшись спиной к машине. Да, чувак, перетрусил я знатно. Да еще девчонка эта снова расплакалась и не могла ничего сказать.

Майк замолчал. Он уставился куда-то в пустоту и когда снова заговорил, стал рассказывать медленно, как будто заново переживал тот вечер.

Огромный чувак подошел ко мне.

«Ты обидел ее, белый парень?»

«Нет»,  – сказал я, и вышло не очень-то громко, так что я откашлялся и повторил: «Нет»,  – и вышло так громко, как будто я кричал.

Было очень тихо, слышно было чей-то телек с другого конца улицы, и как лает собака в квартале от нас, и как всхлипывает Конни. Я слышал даже, как колотится мое сердце. И тут огромный чувак говорит тихо-тихо: «А что если мы тебе не поверим?»

Я так испугался, что чуть не заревел, и сказал: «Спросите ее, просто ее спросите».

Он посмотрел на нее через машину и спросил: «Конни, что мне сделать с этим белым пижоном?»

И нежно-нежно – голос у нее был очень нежный, прямо как ее глаза,  – она сказала:

«Убей белого ублюдка».

Ну и