Без боя не сдамся - Дина Рид

Несмотря на всё утраченное, растерянное за последнее время, Алёша был благодарен тому, кто вёл его свыше. И сейчас, покачиваясь на волнах, отринутый церковью изгой чувствовал и понимал больше, чем недавний послушник, выпрашивающий наставления перед образами. Видно, так нужно, так правильно было – уйти оттуда, где другим хорошо, потому что общего, единого «хорошо» для всех не существует. Кривить душой нельзя. И нельзя служить Богу неискренне. Служить Богу можно лишь с ощущением радости в сердце. Такой, как сейчас.

Живо вспомнилось детство, пение перед зеркалом, зависть к ребятам в косухах с гитарами в кофрах, жажда попробовать самому и отцовские побои за это. Отец Георгий говорил о необходимости найти свой путь, и Господь давал знаки, а он, Алёша, не слышал. Тому, кто хоронит мечту, приходится умирать за неё самому… Частично или полностью.

И счастлив тот, кто понимает, что жизнь намного больше, шире, бездоннее, чем представляется.

Куда идти? Сегодня Алёше это было ясно как никогда. И потому из самой глубины сердца шла искренняя молитва. Молчаливым напевом он благодарил Бога за внезапный рай: за свободу и простоту, за батон с чаем на ужин, за море, исцеляющее от болей, за первых в его жизни друзей и особенно – за возможность петь. Всё это было настоящим.

Побыв наедине с небом, Алёша развернулся и, рассекая руками волны, направился к берегу. Ребята собрались у костра. Увидев Алёшу, Лиса замахала руками:

– Эй! Иди скорее! Рапанов не достанется.

– Не зови его! Сейчас отдашь самое вкусное! – буркнул Дарт.

– Ему надо. Тут фосфор – для костей, – возразила Лиса, по-хозяйски уткнув руки в боки. – Видел, он вечером опять хромал сильно?

Усевшись между Майком и откуда-то появившейся Кэт, Алёша обдумывал, как сказать, что уезжает. Лиса передала ему пластиковую тарелку:

– Ну, догнал свою рыжую?

– Нет.

Дарт протянул Алёше сигарету, но тот отказался:

– Спасибо. Я бросил.

– Недолго ты греху курения предавался, сын мой! – нарочитым басом пробубнил Шаман.

– Не кайф голос портить.

– И то верно.

Облизывая пальцы, Кэт заметила:

– Ставлю банку пива на то, что наш Праведник ничего не рассказал о продюсере.

– Каком продюсере? – удивился Майк.

Кэт подмигнула Алёше:

– Как я тебя уже знаю, молчун, а? – И легонько толкнула его плечом.

– Лёха, колись давай! – потребовал Шаман.

Алёша признался и добавил:

– Интересно, на что я способен. Не исключено, что меня выгонят на пинках, как когда-то из музучилища. Но попробовать стоит.

Народ у костра расхохотался, а Кэт подавилась рапаном:

– Нет. Вы его слышали?! – возмутилась она. – Больной на всю голову! Кто тебя прогонит?! С таким голосиной? А в зеркало ты себя видел?!

Алёша пожал плечами:

– Там и получше меня народу будет немало наверняка, – и спросил: – Ребят, мне из общей кассы причитается что-нибудь? Наскребу или нет на поезд до Москвы? Не хочу отца посвящать.

– А то, – хихикнул Майк. – И даже обратно с шиком доедешь.

Изрядно обросший бородой Шаман подался вперёд и пробасил:

– А когда, говоришь, кастинг?

– Через неделю, – ответил Алёша.

– Народ, кто за то, чтобы попутешествовать в остаток летних дней, если наш Праведник, конечно, не будет сопротивляться?

– Куда? – не понял Дарт.

– Как куда? – сказал Шаман. – В Москву, конечно. Фургон на ходу. Прокатимся, сдадим нашего соловья в руки продюсеров. Пусть только попробует не выиграть!

– Вау! Прикольно! Мы «за»! – захлопали в ладоши Кэт и Лиса.

Алёша счастливо смотрел на то, как возле костра руки поддерживающих его друзей складываются в пирамиду из ладоней.

– Ну?! – вопросительно взглянул на него Шаман.

И Алёша положил сверху свою ладонь.

– Спасибо.

– Не забудь хорошо помолиться, – хмыкнул Майк.

– Уррааа! Мы едем в Москву! – заорал на весь берег Дарт.

Чуть свет, ткнув под нос сонному охраннику пропуск с логотипом «Годдесс», Маша прошла на сцену открытого концертного зала. Она бросила на пол спортивную сумку и осмотрелась. Под серо-сизым небом с низко ползущими, дождём набухшими тучами жёлтые ряды зрительного зала казались неуместно яркими. Дощатый чёрный пол сцены, вытертый сотней ног, показался Маше настоящим, единственно настоящим в её жизни. Маша разулась, чтобы почувствовать его лучше. Включив музыкальный трек на планшете, она сверкнула глазами, бросая вызов в пустоту: сцену никому не отдаст, пусть даже придётся вступить в бой. Только с ней можно быть честной, остальное – фальшь.

Стянув спортивную куртку, Маша начала разминаться. Ей было не до романтики, не до нежности и женственности, она разогревала мышцы, прорабатывала технику, акробатические номера, прыжки и сальто с таким рвением, будто готовилась к Олимпийским играм.

Мужичок с проседью в форме охранника пристроился с кружкой кофе на первом ряду и цокал языком при каждом пируэте. Маше он был безразличен. Не обратила она внимание и на вяло стекающихся в концертный зал ребят из труппы. Они таращили глаза на неожиданно ранние занятия коллеги, но не стремились присоединиться. Пока Жанна не пришла, жаждущие танцоры выстраивались к диспенсеру с водой, а потом с пластиковыми стаканчиками растекались по залу, пытаясь хоть на несколько минут растянуть безделье похмельного утра. Делая очередное па, Маша заметила Юру среди не слишком румяных «после вчерашнего» лиц. Тот, засияв улыбкой, выбрался на сцену.

– Привет! А я всё думал, куда ты исчезла… – Он ткнул пальцем в планшет, чтобы отключить музыку.

Маша остановилась и убрала со лба прилипшие волосы:

– Трек верни. Я занимаюсь.

– Да ладно, Марусь. – Юра попытался обнять её: – Скоро придёт Жанна и будет нас гонять так, что пар из ушей попрёт. Пойдём лучше кофейку попьём. Тут дармовой.

Маша убрала Юрину руку с талии:

– Не хочу. Пей сам.

Юра посмотрел на неё с недоумением:

– Ты не в духе? А вчера вроде…

– То, что было вчера, ничего не меняет.

– В смысле?

– Забыл? Я же люблю благотворительный секс, – недобро ухмыльнулась Маша. – Сплю с теми, кто меня убивает, и с теми, кто меня бесит. С тобой, например.

Улыбка на Юрином лице потухла, глаза стали жестокими, ледяными. Такого взгляда у бывшего друга Маша не видела никогда, но вдруг нутром ощутила, что он способен на всё с теми, кого посчитает врагом. Юра бросил небрежно, как плевок в лицо: