Месть базилевса - Николай Бахрошин

Нападающие набегали, стремились вверх и снова откатывались вниз. Солдаты падали, и воины братства падали. На их место вставали новые. Звон мечей, стук щитов, истошные крики, боевые кличи и призывы к Одину…

Только порадовался, как быстро и легко получилось, а все, оказывается, лишь начинается, усмехнулся Любеня, переводя дух.

Скоро откуда-то появились длинные лестницы. Их сразу по десятку приставляли к стенам, солдаты карабкались по ним, повисая гроздьями. Тоже понимали: закрыть проход – единственная возможность удержать город.

Любеня успел заметить краем глаза, как Ингвар Крепкие Объятия уперся каким-то бревном, опрокинул лестницу чуть не с двумя десятками повисших людей. Правда, на ее месте тут же возникли три такие же. Силач в сердцах сбросил бревно на головы лезущих, схватился за секиру Глитнир, снося появляющиеся над зубцами головы.

Впрочем, смотреть было некогда, они все лезли и лезли, а Любеня рубил и рубил. Раза три ромеи почти захватили площадку, но северяне все-таки сбрасывали их вниз. Любеня уже отбросил изрубленный в лохмотья щит, защищался только клинком Самосека и собственной ловкостью. Он помнил: все время трогал языком качающийся зуб, удивлялся, почему качается, если вражеский клинок резанул между глазом и ухом. Не к ушам же зубы-то крепятся, уж, наверное – к челюсти… Запомнил, как Хенри Улыбчивый, теснимый противниками, изрубленный до кровавых лохмотьев, обхватил за плечи двух ромеев и кинулся с высоты, потянув их за собой. Последняя улыбка Улыбчивого…

Бой всегда рассыпается в памяти на множество мелких осколков, отражающих каждый разное, как чудное ромейское изобретение – стеклянные зеркала…

Держались. Воины братства рубились даже израненными и принимали смерть, славя богов-ассов…

Сколько длился тот ночной бой при отблесках факелов и мертвенной улыбке луны? Любеня никогда не мог ответить на этот вопрос. Тогда – долго, потом, вспоминая, казалось, быстро все было. Да и по времени сопоставить – не должно его пройти много. Точно известно одно – больше трети из сотни братьев погибли, остальные… Да, пожалуй, все почти испятнаны ранами.

Но – удержали проход!

И базилевса сберегли, не пустили в самую гущу свалки, как он ни рвался…

* * *

Ворота остались открытыми, деревянный мост через ров – выдвинут.

Первыми, в размашистый степной галоп, влетели в город бури-волки, отборная тысяча хана Тервела. И сам хан с ними, в сияющих дорогих доспехах, грозно поигрывает мечом на скаку. Рядом, на этот раз не за спиной, а ноздря в ноздрю своим вороным с белым жеребцом правителя, истошно визжал и гикал скуластый Кайрам-батыр. За бури повалила остальная болгарская конница. Вливалась в город, бесконечная как река. Крики, гул, ржание, заливистое улюлюканье, от топота тысяч копыт вздрагивает земля и дробятся камни на мостовых…

Солдаты противника бросали щиты и мечи, бухались на колени. Так и замирали со склоненными головами, показывая, что уже сдались…

К башне Серебряных Ворот сбежалось много солдат Тиберия. Нет, это еще не называется «много», вдруг подумал Любеня. Много – это теперь, когда лава болгарской конницы растекается по улицам и переулкам Константинополя. Как-то незаметно развиднелось, темноту сменили серые предрассветные краски, и с башни стало далеко видно. К открытым воротам подходили все новые и новые отряды болгар и солдат.

Мелькнуло – а хватит ли места в городе вместить столько? Впрочем, город большой. Как лес, если смотреть сверху, только вместо деревьев – каменные дома…

Было хорошо сидеть на прохладном, ноздреватом камне, стирать кровь с лица и неторопливо, обстоятельно думать о пустяках.

Рядом – Гуннар Косильщик, весь в крови перепачкан, даже на лбу мазок. Но не в своей. Он тоже молча смотрит на город, задумчиво почесывает большим пальцем щеку. Силач Ингвар баюкает раненую руку, небрежно перетянутую тряпицей.

Большинство воинов устало молчали. Они сделали свое дело…

Три дня болгары и солдаты Юстиниана грабили город. Потрошили его, как ловкий повар жирную утку. Так повелел базилевс: «На три дня город ваш, победители! Пусть столица прочувствует тяжесть своей измены!»

Прочувствовала.

До сих пор константинопольцы не знали присутствия в городе вражеских войск. Столица – не приграничные поселения империи, здесь жители не умели прятать и прятаться. Пришлось учиться.

Кровавые жертвы этой науки исчислялись тысячами, женщины сами отдавались в руки насильников, лишь бы умолить их сохранить жизнь мужьям и детям. Целые улицы зияли сорванными дверями и выбитыми окнами, гусиный пух из перин и подушек заплетал в воздухе снежные кружева, осколки стекла, этой гордости мастеров империи, хрустели под ногами. Обломки домашней утвари плавали в лужах крови и нечистот, на ухоженных лужайках вилл и в общественных парках, выращиваемых столетиями, паслись болгарские кони и горели под походными котлами костры из дорогой, резной мебели.

Болгары – язычники! – грабили даже небольшие уличные церкви. Впрочем, ромейские солдаты Юстиниана не сильно отставали от них.

Нет, сопротивления не было, если и звенела сталь, то это схватывались между собой отряды, не поделившие добычу. По слухам, некие предприимчивые офицеры ромеев нашли себе еще более прибыльное занятие, чем грабеж: за огромную плату выводили за стены богатых горожан. А вот куда выводили – тоже ползли разные нехорошие слухи…

Потом кто-то вроде бы подсчитал, что приход в Константинополь победителей унес в десятки раз больше жизней, чем само сражение за город. Впрочем, кто знает точно? Новая власть такой арифметики не приветствовала, и вряд ли считавший успел прожить столько, чтобы обнародовать свои подсчеты.

Сам базилевс Юстиниан засел во Влахернском дворце со своей свитой, гвардией из варангов и нескольких отборных частей. В происходящее не вмешивался, да и не задумывался о нем, исконная резиденция императоров выстроена обширной, со своими парками и аллеями, так что вопли горожан уши властителей не тревожат. Он лишь приказал охранять здание городской эпархи, казначейство и другие правительственные учреждения, а также дворцы и виллы своих сторонников. В остальном Константинополь получал то, что заслуживает. И пусть будет доволен, что его вообще не срыли под корень. А ему некогда заботиться об изменниках, в первую очередь надо вытравить из дворца следы узурпаторов Тиберия и Леонтия, чтоб и духу пакостного не осталось. Загадили все!..

Кстати, чуть не забыл за государственными заботами: грубияна Ираклия Деместра прибили гвоздями к воротам городской эпархи, как было приказано?

Уже висит, истекая кровью? Хорошо! Пусть висит, пока не истечет совсем. Дурную кровь потом затереть, чтоб мрамор ступеней не почернел от его яда… А насадили перед ним на кол голову патрикия Ильи Колонна? Хорошо! Стратиг Колонн, предатель и изменник, сумел избежать заслуженной кары – погиб в бою. Так пусть же его голова послужит нам, пусть Деместр заглядывает в незрячие глаза и ужасается еще больше…