Месть базилевса - Николай Бахрошин

Но офицер все-таки углядел правителя. Подобрался, подбежал так стремительно, что один из двух телохранителей Юстиниана, огромных чернокожих нубийцев, которые, казалось, вообще говорить не умели, заступил ему дорогу. Предупреждающе расправил плечи.

Офицер понял, остановился, не дойдя нескольких шагов до правителя. Луна в это время опять проглянула сквозь тучи, словно заинтересовалась: что делают среди ночи в безлюдных камнях вооруженные воины? Стало видно, на волосах и доспехах офицера мукой лежала пыль от белого камня, на широком лице, через всю щеку – мазок грязи. Вокруг в беспорядке раскиданы кучи земли и камней. Торопились, копая.

Ноги бы не поломать, вскользь подумал Любеня. Проход в подземелье… Какой там проход – дыра в земле, больше похожая на лисью нору.

Видимо, Риномет тоже об этом подумал. Глянул на офицера, потом, с сомнением, на узкую яму, полого уходящую в землю.

– Я сказал: чтобы воин в полном вооружении мог спуститься! – сказал он гулко и громко в тишине.

Офицер вздрогнул.

– Можно, базилевс! Спуститься можно, не сомневайся. Я сам проверял! – быстро ответил он.

– Разреши, я пойду первым, базилевс? – спросил Гуннар.

Юстиниан коротко глянул на него:

– Ты конунг, ты здесь командуешь.

По голосу было слышно – улыбается. Доволен шуткой.

Дружинники одобряюще закивали. Правильно, в бой нужно идти веселым, тогда Один, Бог Рати, охотнее подарит победу. Веселье – от богов-ассов, а грусть и сумрак – от мрачных великанов Утгарда. Базилевс ромеев верит другим богам, но – смелый человек. Это ясно, раз сам пошел с ними.

Гуннар подошел к щели, посмотрел, примерился и скользнул вниз. Ловко и стремительно, как он всегда двигался.

– Давай следующий, – глухо, чуть слышно донеслось из-под земли через некоторое время. Глубоко все-таки.

Следом за ним, небрежно отстранив забеспокоившихся телохранителей, вниз начал спускаться сам базилевс. Не так быстро, цепляясь за выступы, но тоже достаточно ловко.

Любеня, готовясь спускаться в свой черед, вспомнил, как уговаривал Заринку остаться в лагере. Улыбнулся. И ведь понимала, что не возьмут, сказано же было – лучшие воины. А не сопливые девы с самомнением до небес!.. Не баловство – брать столицу империи с сотней воинов. Но – просилась, клянчила, как маленькая.

И правильно, что не взял!

А слова ее на прощанье: «Ты только береги себя, миленький! Вернись!»

Никогда еще его так не называла.

До сих пор тепло на сердце от ее слов. Хорошо как-то…

* * *

Внизу факелы, конечно, зажгли. В спертом, подземном воздухе горело плохо, чистое горючее масло, что пропитывало ветошь факелов, чадило нещадно. Но видно все-таки. Неровное, дергающееся пламя осветило рукотворные своды и стены, где просматривались контуры старой кладки. Кое-где проступали белесые пятна плесени, но, в общем, сухо и чисто. По руслу, тоже выложенному камнем, неторопливо текла темная вода, казавшаяся в тусклом свете масляной. Вдоль русла – каменная дорога, двое могут идти рядом, хотя временами приходится пригибаться. Мастера древности строили водовод на века. Века и стоит.

Кто-то из молодых воинов сунулся проверить глубину русла и провалился по пояс. Старшие воины обругали любопытного.

– Черные воды Стикса… – сказал базилевс не слишком понятно. И тут же перекрестился: – Прости меня, Господи!

– Все, что ли?.. Пошли! – скомандовал Гуннар. Его голос, отразившись от сводов, стал гулким и неузнаваемым.

Двинулись. Мерный шаг, топот множества ног, бряцанье оружия, сдержанные перешептывания воинов. Почему-то громко говорить не хотелось…

В подземелье быстро теряешь ощущение времени. Это Любеня помнил по Пещере Великанов, при испытаниях во время вступления в братство острова. Здесь – то же самое. Прошло какое-то время, небольшое, наверное, и он уже не мог бы ответить – сколько они идут? Может, наверху уже утро, развиднелось, солнце взошло над морем, в лагере армии ромеев трубят зорю… Здесь все то же – топот, бряцанье, гулкие шорохи, шепот. Коридор водовода тянулся и тянулся. Монотонность и бесконечность – родные сестры.

Шли. Сколько же может тянуться эта рукотворная пещера? Вроде, поверху до города-то недалеко… Свет коптящих факелов разгонял тьму, но она снова смыкалась за спинами, словно бы недовольная, что ее потревожили. Густая, плотная, почти осязаемая, хоть режь ножом на куски…

По дороге кто-то споткнулся о скелет. Кости громко хрустнули под ногами, череп откатился в сторону. Старшие со знанием дела осмотрели останки, решили – давно лежит. Может, не первую сотню лет.

Шли дальше.

– А мне рассказывали, в подземельях под городом часто поселяются души невинно убиенных. Тех, кто был изведен неправедно, ложью или предательством, – вдруг сказал один из чернокожих телохранителей базилевса. Сказал негромко, второму телохранителю, но все оглянулись.

Оказывается, есть языки и у немых стражей.

– Глупости говорят! Душам невинных страдальцев место в раю, – ответил ему сам базилевс. – Они не лягушки, чтобы жить у воды, и не крысы, чтобы шнырять под землей. Это так же верно, как и то, что предателям и изменникам уготован адский огонь на веки вечные!

Чернокожий, блестя белками, угодливо закивал повелителю, снова становясь безгласным. Риномет нахмурился и размашисто перекрестился несколько раз подряд. Христиане вообще часто делали этот свой защитный знак, давно заметил Любеня. В дружине шутили: так часто обращаются к своему Спасителю – надоели, наверное, ему как заноза в заднице. Воистину, терпеливый бог…

Гуннар перевел слова базилевса и телохранителя остальным, кто не понимал по-гречески.

Северяне оживились.

– Пусть упадет мне на голову молот Тора, я никогда не боялся живых ромеев, с чего бы мне пугаться их бестелесных душ… – проворчал Ингвар Широкие Объятия.

– Проклятье богов им на головы, я иду в Константинополь, и ни мертвые, ни живые меня не остановят! – храбро поддержал его Хальфур Пегий.

Тем не менее многие дружинники начали чаще оглядываться, заметил Любеня. Мертвые – коварны, часто завидуют и вредят живым. Кто этого не знает?

Решетка, перегораживающая проход, возникла на их пути так неожиданно, что первые чуть не воткнулись в нее. Железные прутья в хлопьях ржавчины, но массивные, едва не в руку толщиной, огромный замок от времени прикипел к петлям.

Косильщик, шедший впереди, внимательно осмотрел ее, подсвечивая себе факелом. Задумчиво почесал большим пальцем щеку. Рядом зло выругался Юстиниан.

– Дай-ка я, брат, – выступил вперед Ингвар.

Схватился своими огромными лапищами, навалился, наливаясь кровью. Ему на помощь поспешили еще несколько дружинников, кто покрепче. Вместе нажали, покрякивая. И решетка вдруг дрогнула, поддалась, концы прутьев начали выскакивать из гнезд в полу с тугим металлическим звоном.