Тридцать седьмое полнолуние - Инна Живетьева

Дед смотрел на него с тревогой.

– Ты нормально себя чувствуешь?

– Да.

Громко стукнуло окно. Портьера вздулась парусом – и прыгнула в комнату мосластая тень. Пахнуло мокрой шерстью. Ник вскочил, опрокинув кресло.

Неподвижно висла штора. Окно было закрыто.

– Микаэль! Ты что?

Или ткань все-таки шевелилась?

– Там кто-то есть.

– Где? – Дед шагнул к окну.

– Стойте! – рванулся Ник, но Георг уже отодвинул портьеру.

С той стороны, из темноты, к стеклу придвинулось белое лицо, испачканное красным. Кровь медленно вытекала из дыры над бровью.

Ник закричал.

В голове словно взорвалось. Гул, как в горах. Как будто шла колонна бронетехники. Как будто передняя машина уже наехала на присыпанную дорожной пылью мину.

Жесткие руки на плечах. Ник дернулся, вырываясь, и понял, что лежит на полу.

– Тихо, успокойся.

Над ним склонились дед и Александрина.

– Ты потерял сознание, – сказал Георг. – Я вызову врача.

– Нет!

– Микаэль…

– Я не поеду в больницу! Пустите меня.

Ник сел. Прикоснулся к лицу – сухо, а казалось, из носа побежала кровь.

– Выйди, Александрина! – приказал дед.

Стук каблуков болью отозвался в голове.

Ник посмотрел на окно. Шторы так и остались раздернутыми. За стеклом был сад, освещенный фонарями.

– Надеюсь, я не напугал ваших гостей. – Он постарался сказать это ровно.

– Мик, каких гостей?

– Ну, в холле, они еще про Дёмина… – Ник осекся. А если и это показалось?

Шаги. Ну вот, гости есть, и кто-то идет сюда. Ник повернулся. В дверном проеме стоял мертвый Алейстернов. Улыбался.

– Я не хочу в больницу! – Ник вскинул руку, защищаясь. – Пожалуйста!

Веселый голос прокричал за окном:

– Звели сплятались в кусты – значит, водой будешь ты!

– Я не сумасшедший!

– Великан голодный рыщет! Пиф-паф!

Звук выстрела разорвал воздух.

…лейтенант Корабельников ударил по спине, заставляя пригнуться ниже.

Но разве его не убили? Вот же дыра от пули над бровью.

Поднялся с брусчатки мужчина в бронежилете. Пошел, оскальзываясь на раздавленных абрикосах. У мужчины не было затылка. Пахло жженой резиной и горячим металлом.

Жарко. Горит автобус…

К губам прижалась ложка и наклонилась, процеживая горьковатую воду. Ник глотнул.

Он лежал на кровати в своей комнате. Горели все лампы, темнота за окном отливала глянцем.

– Не надо в больницу! – Ник вцепился в руку Георга.

– Никто тебя туда не отправляет. – Дед надавил, заставляя снова лечь.

Георга потеснили, блеснул в электрическом свете шприц.

– Я не хочу укол!

Холодная игла нащупала вену. Сейчас вопьется – и все закончится, как для белобрысого Янека. Ник будет лежать, пускать слюни и гадить под себя. В коробке без окон, где стены и потолок одного цвета. Где нет звуков. Нет времени. Ничего и никого нет – только серые санитары со стертыми лицами.

– Не надо! – Ник забился, пытаясь оттолкнуть склонившегося над ним человека.

На него навалились.

– Не привязывайте меня! Я не сумасшедший! Пустите!

Мягкие бинты резали запястья и щиколотки острее железных «браслетов». Голый Ник лежал под яркой лампой, а за изголовьем переговаривались врачи. Серый санитар притулился к стене, держа под мышкой свернутое одеяло. «Он агрессивен». «Мальчик не осознал еще, что находится в безопасности». «Повторяю, он агрессивен». «Давайте подождем». «Я за более радикальные методы». «Это мой пациент».

Кажется, Ник заплакал.

Мертвый Алейстернов посмотрел на него с сочувствием. А мужчина, что стоял рядом с ним – смутно знакомый, в черной куртке и черных штанах, – сказал огорченно:

– Что же ты, Ник?

– Я нормальный. Я не сумасшедший, я просто не помню.

– Да. Но ты вспомнишь. Ты должен.

– Я не могу в больнице!

Он лучше убьет себя. Возьмет у деда в тире пистолет… Зачем в тире? У него же в кармане камуфляжной куртки лежит «ТР-26». Там, на плоту.

…плот несло вдоль высокого берега, покачивало, и весь мир раскачивался перед глазами. Не отвернуться, не спрятаться, рукой не пошевелить. Кажется, что он, Ник, прибит к бревнам. До пистолета тоже не дотянуться. И больно! Даже небо в черных пятнах, так больно.

Зачем – так? За что?

Впрочем, можно закрыть глаза. Сказать: «Меня тут нет».

Больница? Все равно. Пусть. Он устал. Хватит.

Бревна разъехались под спиной, и Ник стал опускаться. Сквозь толщу воды он видел желтое пятно – солнце. Медленно и бесшумно проплывали над лицом рыбы.

– Мик! Не смей! – прорезал тишину голос. – Открой глаза! Не спи!

– Угу… Угу, – повторял кто-то по-совиному.

– Борис! Сделай что-нибудь!

– Угу.

– Микаэль, держись, ну же, мальчик!

Как спокойно. Можно уснуть.

– Угу, угу.

Она бродила по улицам, избегая людных мест. Мама наверняка волновалась, но Таня не могла заставить себя повернуть к дому. Уже стемнело, когда наконец вошла через арку во двор.

У подъезда стоял Руська. Светлый чуб у него свешивался на один глаз.

– Салют, прекрасная Татьяна!

Опять пьяный. Пьяных Таня обычно опасалась, но с Руськой она училась с первого класса, а напиваться он стал уже в шестом. Успела привыкнуть.

– Мадемуазель, прошу! – Руська с полупоклоном распахнул дверь.

Проходя мимо, почуяла странный сладковатый запах. Не удержавшись, Таня всмотрелась. Руськина кровь казалась густой, темно-синей, она с трудом протискивалась сквозь вены и артерии. Мышцы походили на куски протухшего мяса. Противно.

Таня торопливо шагнула за порог, потянула дверь, но Руська вошел следом.

– Татьяна! Разрешите вас проводить!

– Ты меня уже провожаешь, Русик.

Парень схватил сзади за плечи.

– А куда же ты тогда бежишь?

Он дышал в шею – очень противно, и Таня вывернулась.

– Извини, Русик, дела.

– Погодь! Чет ты, Танюх, совсем дикая стала. Нет чтобы поговорить.

Руська снова обхватил лапами, развернул и прижал к перилам.