Тридцать седьмое полнолуние - Инна Живетьева

– Он… думает.

…Прижал к столу, навалился…

– Вот как? А ты читаешь его мысли? Ты, Татьяна Мальевская, пользуешься своим проклятием?

…Сильнее раздвинул ноги…

– Не надо!

Из носа закапала кровь. Тане казалось, что она выкручивает сама себя, как хозяйка выкручивает мокрую тряпку.

«Я же… убью его!»

– Отвечай, дрянь! Пользуешься? Нарушаешь договор?

– Нет!

– Тогда откуда знаешь, о чем он думает?

Таня едва не соскользнула на пол. Тело сводило от усилий, и мышцы мелко дрожали.

Сайгар ухмылялся, довольный.

– Будем составлять протокольчик? И поедешь ты, девочка, в резервацию. Повезет, если не со статьей. Мать бы хоть пожалела.

Таня заглянула ему в глаза. А ведь Сайгар обрадуется, убей она Генчика. Сайгар хочет этого!

…Горячее, скользкое ткнулось между ног…

– Не надо протокол.

Лейтенант приподнял одну бровь.

– Значит, все хорошо? Никакого дискомфорта?

…То придвинется ближе, то слегка подастся назад. Смакует, предвкушая, и поскуливает от наслаждения…

Нужно, чтобы голос прозвучал ровно – сквозь напряжение мышц и вздувшиеся связки.

– Никакого.

– Ну вот и отлично!

Сайгар засмеялся.

– Видишь, Генчик, девочке у нас нравится. Продолжай, дорогой.

Таня заплакала. Слезы катились по лицу, смешиваясь с кровью из носа. На юбке расплывались пятна.

– Ладно, Генчик, стоп машина.

Мужчина в углу зашипел сквозь зубы.

– Угомонись, говорю! – рявкнул Сайгар, и Генчик съежился, как побитый пес. – Она все сделает. Так ведь? Да не бойся, дура! Надо было бы пацана убрать, стали бы разводить такую мороку. Ничего с ним не станется, обещаю. А ты как сделаешь, так передам тебя Савельевскому. Нет – в лечебницу закатаю. Ясно?

Таня кивнула.

– И учти: завтра за вами будут следить. Попробуешь хоть слово лишнее вякнуть… Как тебя на учет ставили, помнишь? Ну так это детские шалости. Под протокол для суда пятерых психопатов вроде Генчика приведут. Разложат тебя и оттрахают. Мысленно, девочка, мысленно. Мы же гуманисты, – и Сайгар снова засмеялся.

Таня не помнила, как он подписал пропуск. Не помнила, как вышла из кабинета и как перешла дорогу.

Очнулась в каком-то дворе. Стояла коленями на краю лужи. В луже отражалось серое небо. Юбка, рукава блузки – все в грязи.

В кармане лежал свернутый по-аптечному пакетик.

– Сюда!

Затрещали ветки. Рита продралась сквозь мертвые кусты и вывела к забору. Пара оторванных досок валялась на земле, и уже давно – поросли по краям грибами. Девчонка нырнула в дыру, показав круглую попку, обтянутую джинсовыми шортами.

– Ну, чего застрял? – послышался ее голос по ту сторону забора.

Пришлось лезть следом.

Участок был весь в пожухлой листве, вдоль тропинки пробивалась травка. Остов парника почернел и местами провалился.

– Третий год тут не живут, как в город уехали, так с концами.

У Риты азартно поблескивали глаза. Она ухватила Матвея за руку и повела через огород. По узкой тропке идти вдвоем было неудобно, девчонка то и дело задевала бедром.

Дом слепо смотрел заколоченными окнами, на двери висел замок. Рита уверенно взбежала на крыльцо и, встав на цыпочки, зашарила по верхнему краю наличника.

– Говорят, тут водятся привидения, – сказала девчонка. В руке у нее появился ключ, щелкнул замок. – Ну что, не боишься?

Матвей отодвинул ее и шагнул в сени.

Застоявшийся воздух пах сыростью и пыльными тряпками. Висело по стенам барахло: брезентовый плащ, задубевший от старости, драные ватники. В углу громоздился ларь с открытой крышкой. Там кто-то прошуршал и затаился.

– Эй, домовой! – позвал Матвей. – Это ты?

Рита презрительно фыркнула:

– Это мышь! Лучше помоги мне!

Дверь, ведущая из сеней, разбухла и не желала открываться. Матвей потянул, хотел упереться ногой в косяк, но между ним и дверью вдруг оказалась Рита. Она тоже цеплялась за ручку, старательно прикусив губу. Дверь поддалась неожиданно – девчонка откачнулась, прижавшись на мгновение всем телом, но тут же выгнулась кошечкой и скакнула за порог.

В комнате было светлее, солнце проникало сквозь щели в ставнях. Белела у дальней стены печь.

– Проходи сюда! – позвала Рита из глубины дома.

Мебель вывезли не всю: сохранился буфет с трещиной на застекленной дверце, круглый стол, мутное зеркало в облупившейся раме и диван с изогнутой спинкой. Рита устроилась на диване, скрестив ноги. Обувь она успела сбросить.

– Садись, чего встал?

Матвей опустился рядом. От Риты пахло духами – тяжелыми, женскими – и приторной клубничной жвачкой.

– У вас все городские такие робкие? – спросила девчонка.

– Через одного.

Рита придвинулась ближе, тронула за локоть и скользнула пальцами ниже, к запястью. Нащупала кожаный напульсник.

– А это тебе зачем? Покажи!

– Так, ерунда, – убрал руку Матвей.

– А зачем тебе ерунда? – дурачилась Рита, подбираясь к застежке.

– Не тронь, я сказал!

Девчонка, прижав руки к груди, отшатнулась.

– Да ладно, – старательно улыбаясь, произнес Матвей. – Просто у нас мода такая, а дед все время цепляется. Достало уже.

– Знаешь, – удивленно сказала Рита, – я тебя даже испугалась.

Матвей промолчал.

– Думаешь, я трусишка? – сощурилась девчонка. Решительно обхватила его за шею и притянула к себе. Губы у нее оказались горячие и липкие, с привкусом жевательной резинки.

Поцелуй Матвея разочаровал: девчонка слишком суетливо пыталась пропихнуть язык ему в рот. Рита отстранилась, шумно выдохнула. Ей-то, кажется, понравилось: глаза помутнели, и на щеках проступили красные пятна.

– Вот досюда можно, – рубанула себя по животу ладонью. Она сказала это так, точно дарила Матвею полцарства и принцессу в придачу. – Ниже полезешь – уйду, ясно?

– В смысле?

Девчонка сердито дернула плечом и повторила жест:

– Сверху трогай, а в шорты не смей.

– Понятно.

Матвей коснулся пуговки на ее рубашке. Рита скосила глаза, следя за пальцами. Дышала она часто и неровно. Матвей повел ладонью вверх. Да, он угадал: под тонкой тканью на девчонке нет белья. Добрался до шеи, аккуратно поправил воротничок – и опустил руку.