Грех во спасение - Ирина Мельникова

Мордвинов в это время был в Чите, но уже на следующий день, вернувшись в Терзю, навестил Машу, извинился за пьяного офицера и пообещал, что впредь она никогда не будет подвергаться подобным грубостям и унижениям. Через некоторое время она узнала, что оскорбившего ее негодника перевели пусть и не на Кавказ, но в богом забытый гарнизон на границе с Китаем, где, кроме солдат, никакого русского населения не было.

Позже Маша поняла, что эта история могла закончиться очень печально не только для них с Митей, но и для тех молодых людей, которые так безоглядно бросились на ее защиту. И им просто повезло, что комендантом был именно Мордвинов, пусть и педантичный сверх меры, но, когда это требовалось, великодушный и справедливый человек.

В конце марта Прасковья Тихоновна познакомила ее с местной портнихой Екатериной Прокопьевной Полынской, осужденной на каторжные работы. Но как женщина и бывшая дворянка она ни дня на них не работала. По ее рассказам, она стала жертвой своего мужа, полковника, изобличенного в изготовлении фальшивых ассигнаций (насколько Маша знала, этот промысел был весьма популярен в Сибири, и некоторые даже очень богатые купцы успешно занимались им, сплавляя поддельные деньги доверчивым китайским и монгольским торговцам). Сама Екатерина Прокопьевна была уже пожилой женщиной. После смерти мужа она часто переводилась с одного места на другое, пока окончательно не осела в Терзе. Она жила за мостом, на левом берегу Аргуни, заселенном и основном заводскими рабочими, бывшими каторжниками и их семействами.

Освобожденные до срока но амнистии или по болезни, а Зачастую просто за хорошее поведение и усердие, они жили своими домами, сеяли хлеб, разводили скот, некоторые торговали. Правда, дома у них были победнее, хозяйство и огороды поплоше, чем у потомственных казаков и староверов, исстари населяющих эти места.

Но у самой Полынской была очень чистенькая, светлая квартира из трех комнат. Дочь хозяина дома, чья семья жила во второй половине, помогала ей наводить порядок, за что Екатерина Прокопьевна учила ее шить но выкройкам. За долгие годы она не утратила своих прежних привычек, и Маша с удивлением обнаружила в одной из комнат старенький рояль. Она даже подсела к нему, открыла крышку, но играть не смогла. Прошлое с его тихими радостями и надеждами, счастливое и безмятежное, напомнило вдруг о себе, заставив сжаться сердце от ощущения безвозвратных потерь, и она, боясь разрыдаться, поспешно захлопнула крышку и пересела подальше от клавесина, чтобы лишний раз не тревожить душу.

Екатерина Прокопьевна оказалась женщиной умной и общительной. В свое время она принадлежала к богатой дворянской семье, владела пятьюстами душами, получила неплохое домашнее образование. На склоне лет она стала чрезвычайно религиозной особой, читала Святое Писание и, как со смехом поведала Маше Прасковья Тихоновна, немало сил положила на то, чтобы обратить на путь истины заблудших сектантов, коих среди бывших каторжан было около двадцати человек. Но особо пристального внимания с ее стороны удостоился Иван Игнатьев, состарившийся в Сибири молоканин-субботник, настоящий фанатик, сосланный на поселение за то, что растоптал образ Богородицы. В жизни это был кроткий и добрый человек, читавший в свое время Локка, Декарта, Бэкона, но, стоило Екатерине Прокопьевне упомянуть в его присутствии имя Христа, старик мгновенно превращался в разъяренного демона:

— Не говорите при мне этого имени, я не могу его слышать! У меня все кишки от него в клубок свиваются!

Он хватал в охапку одежду и спешно убегал, забыв про недоеденные пироги с черемухой, которые очень любил и потому частенько навещал свою противницу по религиозным воззрениям.

Маша заказала Екатерине Прокопьевне сшить несколько дюжин рубашек из льняного полотна, которые она передала с разрешения плац-майора каторжникам. Мордвинов, проверяя расходную книгу, рассердился:

— Я запретил вам тратить деньги сверх положенной суммы. Кто вам позволил, скажите на милость, заниматься обустройством жизни осужденных? Для этого существуют государственные службы, они следят за соблюдением нормы питания и определяют степень изношенности их одеяния.

— Не знаю, чем занимаются ваши службы, господин комендант, но я как женщина считаю неприличным видеть перед собой полуголых мужчин, которые идут через поселок на работы. Я думаю, вам следует подумать и о других женщинах и детях, вынужденных созерцать подобное безобразие ежедневно. Я же просто устранила те упущения, какие допустила ваша служба, — в том же тоне ответила ему Маша и, подобно Мордвинову, недовольно поморщилась.

Старик удивленно уставился на нее, потом покачал головой и рассмеялся:

— Вот как получается, по нашим сусалам да нашим же мочалом! Ловко ты меня поддела, Мария Александровна. И по службе моей прошлась, и о нравственности позаботилась. — Он перестал смеяться, внимательно посмотрел в глаза девушки. — Ладно, на первый раз, сударыня, я подобное самоуправство прощаю, но учтите: в случае повторения подобных нарушений на месяц запрещу все свидания и передачи обедов в острог. А то по вашей милости он не в место наказания превращается, а в какой-то Баден-Баден, не иначе.

Следующий выговор она получила уже но другому случаю.

Прослышав, вероятно, о ее добром отношении ко всем страждущим, с некоторого времени под окнами дома Прасковьи Тихоновны стали исправно появляться некие грязные и изможденные личности. Редкий день проходил без того, чтобы они не возникали перед избой — оборванные, в многочисленных расчесах от пожиравших их насекомых, порой почти босые, и это в морозы, которые ослабли лишь к концу марта. По обыкновению они стояли молча, понурив головы, без обычных нищенских стенаний и просьб, и не уходили до тех пор, пока хозяйка или Маша не выносили им что-нибудь из еды. Вид этих несчастных поражал Машу в самое сердце.

Но Мордвинов при встрече в очередной раз отчитал ее за излишнее милосердие и объяснил ей сие печальное явление.

У рабочих завода были две сильные страсти: игра в кости, где они проигрывали все, до последней рубашки, а также пьянство, которое приводило к не менее печальным последствиям.

— Даже те пять-десять копеек, что вы им подадите, пойдут не во благо, во зло, — искрение сердился Константин Сергеевич. — Все равно они их пропьют, проиграют, а по пьяному делу еще пару голов проломят. Так что не балуйте их, иначе вам проходу от этих негодяев не будет…

Несмотря на подобные стычки, Мордвинов часто навещал Машу, вел с ней долгие беседы о жизни в этих местах, вспоминал прошлую военную службу, которую начинал у Александра Васильевича Суворова, а закончил уже с Михайлой Илларионовичем Кутузовым. Частенько рассказывал о былых военных кампаниях, о том, как но приказу Государя был отправлен в сибирские земли строить остроги для государственных преступников, осмелившихся выйти на Сенатскую площадь почти двадцать пять лет назад…

Каждый день, дождавшись возвращения Мити с работ, Маша ходила к тыну, окружающему острог. Стража его состояла в основном из инвалидов, и на первых порах ей приходилось сносить их грубые шутки и замечания, но постепенно Антон к каждому из сторожей нашел свой подход, кого-то подпоив, кого-то подкупив, а кого-то задобрив веселыми разговорами и отличным табаком. Поэтому через некоторое время их перестали прогонять, а Антон даже умудрился расширить ножом несколько щелей между неплотно пригнанных бревен, и теперь, когда заключенных вечером выпускали на прогулку во двор, они могли беспрепятственно переговариваться с Митей.