Флэшмен и краснокожие - Джордж Макдональд Фрейзер

Из всего вышесказанного вы можете заключить, что зима получилась чертовски долгой. И ее совсем не скрашивал факт, что апачу совершенно нечем заняться в эти месяцы: за исключением коротких вылазок на охоту он валяет дурака, ест, спит, пьет и планирует разные пакости на весну. Стоит ли удивляться, что в добавок к унижению и страху я испытывал еще и скуку: когда даже разговор с Мангасом Колорадо кажется вам развлечением, то ваши дела совсем плохи, ей-богу! Скрашивало тоску только обучение новым позициям Сонсе-аррей – про других девчонок не могло быть и речи, даже если бы я захотел или посмел на них глянуть. Апачи, да будет вам известно, яростные противники адюльтера: изменницам они отрезают носы, а что делают с виновными мужчинами я предпочел не спрашивать.

Но за эту бесконечную зиму произошла одна хорошая вещь: апачи привыкли ко мне, и ко времени, когда снег в долинах начал таять, я сомневался, что даже подозрительный и проницательный Мангас догадывался о моих намерениях поднять якоря. Я представлял собой образцового, хоть и несколько сдержанного, зятя, Сонсе-аррей явно была довольна, да и разве придет в голову пинда-ликойе, которого мимбреньо осчастливили, приняв в племя и отдав в жены Утреннюю Звезду, идиотская мысль бросить все и вернуться к своим? Так или иначе, когда начал формироваться большой военный отряд, которому предстояло открыть сезон с визита в долину Дель-Норте, мое участие в нем ни на минуту не ставилось под сомнение. Мангас даже вернул мне револьвер, отобранный при пленении, а Сонсе-аррей собственноручно нарисовала на моем лице белую полосу, проходившую через нос от уха до уха, и вся аж светилась в предвкушении богатой добычи, которую я привезу домой. Ей хотелось бриллиантов, но шелк и кружево тоже годились, заодно с парой мексиканских мальчиков в качестве домашней прислуги. Почему не девочек, интересно?

– А еще мне нужны новые колокольчики для мокасин, – заявляет она с той милой игривой улыбочкой, которая одна и делала жизнь сносной на протяжении ужасной зимы. – Чтобы сердце становилось мягким.

И знаете, быть может, это и смешно, но когда я выпустил ее из объятий, вскочил на араба и заглянул в последний, как от всей души надеялся, раз в эти прекрасные миндалевидные очи, сердце мое болезненно сжалось. В глазах у нее стояли крупные слезы. И мне в этот миг стало на все наплевать: на то, что я оказался в этом дьявольском лагере, среди этих размалеванных приматов, седлающих своих коней, на скво, толпящихся у лачуг, на мусор и вонь, заполоняющие все вокруг, на собак, роющихся в груде отбросов, на едкий дым утренних костров, першащий в горле, на все ужасы плена. Когда твоя женщина смотрит тебе вслед и плачет, и пытается схватить и прижать к щеке твою ладонь, когда ты оборачиваешься и видишь крохотную белую фигурку под соснами, машущую тебе вслед… «Да, – подумал я, – несмотря на водопад, бывало и похуже, и следующий ее избранник будет настоящим счастливцем, ибо заполучит в жены самую вышколенную потаскушку в Северной Америке».

Тем утром лагерь в горах покидало около сотни воинов, в том числе первые лица племени: сам Мангас, Дельгадито, Черный Нож, Железные Глаза, Понсе, Раззява и Быстрый Убийца. Для похода были реквизированы все лошади селения, ибо в то время апачи не имели такого изобилия коней, как в более поздние времена, и около четверти нашего отряда перемещалось на своих двоих. Шаманы проинспектировали нас на предмет наличия у каждого «целебных» шнурков, мешочков с «лекарствами», проследили, чтобы молодые воины захватили свои «чесальные соломинки». Потом они, распевая и обращаясь к солнцу, разбросали пыльцу, и мы тронулись в путь. С гор мы спустились пятью отрядами. Это типичный стиль апачей: отдельными шайками прочесать местность и собраться воедино у главной цели.[165] Когда ухо мое уловило, как Мангас, обращаясь по-апачски к уходящим на северо-восток пешим отрядам, упомянул название «Фра-Кристобаль», сердце мое екнуло. Местечко это располагалось в северной части долины Дель-Норте и совсем рядом с Сокорро, но чуть южнее него. Если, будучи в тех краях, я не сумею улизнуть тем или иным способом, то, значит, сильно промахнулся в своих расчетах. Стоит ли говорить, что так и вышло?

Спустившись с гор, пять наших групп веером двинулись через месу, бесконечной полосой простиравшуюся к востоку. Я шел в центре, вместе с Мангасом и Дельгадито, и вовсе не сожалел, что Раззява с Быстрым Убийцей попали в одну из юго-восточных шаек – этих парней мне меньше всего хотелось видеть у себя за спиной, когда наступит час уносить ноги. В лучах утреннего солнца, казавшегося в тумане бледным светящимся диском, мы бодрой рысью двинулись на восток. За тот первый день мы покрыли добрых миль сорок, и меня порадовал факт, что араб не выказал признаков усталости. На равнине нам не встретилось ни единой живой души, но ближе к вечеру мне довелось пережить одно из сильнейших в жизни потрясений, поскольку перед нами на горизонте открылось вдруг зрелище, которое нельзя было охарактеризовать иначе, нежели панорама города. Причем столь крупного, что в этой глуши его быть никак не могло. Симметричными рядами из месы вздымались высокие здания, сложенные, насколько можно было судить, из коричневого кирпича. Они были намного больше самых крупных построек Санта-Фе. Я оторопел, но мои спутники не обратили на увиденное ни малейшего внимания, продолжая в молчании скакать. И только когда мы оказались в миле или даже ближе, я понял, что это не здания вовсе, а удивительно прямоугольные и вытянутые скалы – как будто некий великан взял и разбросал свои игрушечные кубики в самом сердце этой пустынной страны. Мы обогнули скопление камней, не доехав до него с полмили. Эти столь аккуратно расположенные валуны страшно напомнили мне некий гигантский Стоунхендж, и я решил, что это дело рук диких солнцепоклонников. Хотя каким образом ухитрялись они перемещать эти гигантские глыбы, мне даже не приходило в голову.[166]