Флэшмен и краснокожие - Джордж Макдональд Фрейзер

– Дай-ка подумать, – говорит она, устраиваясь поудобнее. – Имя… Ты должен заслужить его, совершив какой-нибудь великий и удивительный подвиг. – Она хихикнула и шаловливо махнула ручкой. – Знаю: я буду называть тебя Мужчина, Который Заставляет Ее Колокольчики Звенеть и Делает Ее Сердце Мягким.

Губы ее затрепетали, а ресницы опустились игриво.

– О, да! Ну-ка, заслужи свое новое имя… Прямо сейчас, прошу тебя, Пускающий Ветры!

Я-то, положим, заслужил – по крайней мере, в ее глазах, но Раззява в прошлом году так и называл меня Пускающим Ветры, чтоб ему провалиться.

Мы с Сонсе-аррей вернулись в Медные рудники как раз в тот миг, когда племя собиралось на зимние квартиры в горы. Если вас удивляет, почему я не воспользовался уединением нашего медового месяца, чтобы унести ноги, то скажу, что толком еще и не знал тогда, куда их нести, а потом, хоть нас и не беспокоили, меня не покидало смутное ощущение близкого присутствия Раззявы и Быстрого Убийцы. Теперь же, час от часу не легче, племя откочевало миль на тридцать к юго-западу, еще дальше от долины Дель-Норте и безопасности, в лесистые горы. Надо было быть круглым дураком, чтобы бежать оттуда, где я в два счета заблужусь и снова попаду в лапы апачам.

Оставалось только скрепя сердце покориться и настроиться пережить эти ужасные месяцы, успокаивая себя тем, что шанс сбежать представится по весне. Размышляя о том, какое уютное гнездышко покинул я, сбежав от Сьюзи в Санта-Фе и какое жуткое стечение обстоятельств привело меня к Галлантину и этому кошмару, я готов был заплакать. Но в конечном счете, я остался жив и здоров, да и переделку не сравнить с мадагаскарской, а ведь и из нее мне в конечном итоге удалось выбраться. Как и в тот раз, мне приходилось убеждать себя, что существует и иной мир помимо скопища примитивных хижин и первобытных дикарей, мир, в котором есть Элспет, белые лица, кровати, дома, чистое белье, нормальная еда и напитки, цивильные шлюхи. Оставалось ждать и смотреть в оба, поддерживая араба в форме, и когда наступит удобный момент, пришпорить коня, пожелав последней миссис Флэшмен и ее очаровательным родственникам всего наилучшего.

Чем больше я наблюдал за последними в течение той зимы, тем меньше они мне нравились. Если на основании упомянутых выше теплых выражений вы пришли вдруг к выводу, что женитьба и родство сделали меня «мягким» по отношению к апачам, вы ошибаетесь. Волей-неволей, я свел довольно близкое знакомство с Мангас Колорадо и почти подружился с Раззявой; Сонсе-аррей же оказалась приятной и неутомимой подругой по любовным играм. Но они были чудовищами, все без исключения, в том числе моя милая женушка. Она могла быть любящей и пленительной, с ее милыми манерами, беглым испанским и некоторыми цивилизованными привычками (например, регулярно мыться), унаследованными от несчастной своей матери, но душа у нее была такой же черной, как у остальных апачей. Никогда не забуду ту ночь, когда она, нежно прижавшись ко мне, рассказывала индейские предания вроде легенды про «Мальчика, Который Не Мог Ходить На Запад». Жестокая расплата, настигшая этого подонка в конце, навела ее на мысль о тех членах шайки Галлантина, что попали к апачам в плен. Их насчитывалось пятнадцать, и дамы из кружка кройки и шитья племени мимбреньо устроили между собой соревнование, кому удастся дольше продержать свою жертву живой под пытками. Подопечные остальных женщин – с гордостью сообщила мне Сонсе-аррей – выдержали всего по нескольку часов, зато ее Иларио мучился от невыносимой боли целых двое суток. Мирно позевывая, она описывала все ужасные детали, а я лежал и обливался холодным потом. Будучи знаком с Нариман, доброй королевой Ранавалуной и амазонками Гезо, я не питал иллюзий по поводу неспособности представительниц прекрасного пола терзать беззащитную мужскую плоть. Но ведь передо мной была милая девочка шестнадцати лет, на которой я женился и с коей наслаждался утехами в лесах, подобно Филлис и Коридону![162] Должен сказать, той ночью я не проявил особого рвения.

Но это было лишь еще одно подтверждение тому, что мне уже было известно и что еще предстояло узнать об апачах в ту зиму – они воистину любят жестокость, причем саму по себе. Эти люди – живое опровержение старой басни (в моем случае, впрочем, совершенно истинной), что негодяи, испытывающие наслаждение, причиняя боль, сами отчаянные трусы. Поскольку главной их добродетелью – по мнению большинства, во всяком случае, – является храбрость. Никогда не увидите вы напуганного апача. Это их и сгубило: в отличие от прочих племен, апачи никак не могли остановиться. Мой приятель Раззява воевал с конными солдатами до тех пор, пока от его народа не осталась всего жалкая горстка, которую загнали в резервацию. И надо сказать, американцы проявили к апачам большую милость, нежели они сами оказывали своим врагам. Если бы с апачами расправились по апачским законам, то истребили бы всех до единого.

А еще апачи умели сражаться лучше, чем племена прерий. Будь их больше, они до сих пор владели бы Аризоной, поскольку за вычетом афганцев никогда не встречал я лучших солдат для партизанской войны. С детского возраста их обучали премудростям лесных засад, ловушек и нападений исподтишка – эти виды войны им нравились больше, нежели открытое сражение. В ту зиму в горах Хила мне доводилось наблюдать ребятишек лет шести-семи, которые бегали вверх и вниз по горам, часами лежали не шевелясь, ночевали полуголыми в снегу, выслеживали друг друга в кустарнике, угоняли лошадей, постоянно упражнялись с дубинкой, ножом, топором, копьем, пращой и луком. С оружием они были хороши, слов нет, но предел всему – это их искусство буквально растворяться в воздухе.

Его продемонстрировал мне сам Раззява. Как-то раз я выразил восхищение тем, как он подкрался к оленю. Апач ответил, что это, мол, пустяки: отвернись и сосчитай до десяти, говорит, и увидишь, насколько я хорош. Я последовал совету и, когда обернулся, этот ублюдок просто исчез! И это посреди голой равнины, где на полмили вокруг не найти ни малейшего укрытия. Раззявы нигде не было – и вдруг через секунду он уже стоит прямо рядом со мной, скалясь в своей широченной ухмылке и указывает на мелкий окопчик, который успел выкопать в каких-нибудь двух шагах от меня, не произведя ни малейшего шума и менее чем за две минуты. Улегшись, апач накрыл тело кусками дерна и комками земли, и я, глядя прямо на него, ничего не видел. Никто не верит этому рассказу, но мне доводилось видеть, как минимум двадцать апачей исчезли подобным образом, и скауты американской армии могут засвидетельствовать этот факт.[163] Это одна из первых уловок, с которых начинается обучение мальчиков. Увидев ее воочию, я впервые начал подозревать, что эти ребята способны навешать янки по первое число. И ведь навешали, не так ли?

За ту зиму я узнал много еще чего интересного об апачах помимо их военной подготовки. Оказалось, они любят спорт: бег, плавание, конные скачки, стрельбу, метание копья через катящийся обруч. Женщины обожают игру, сильно напоминающую хоккей на траве, – Сонсе-аррей там блистала, кстати. Но самое любимое времяпрепровождение апачей – кости, поскольку эти индейцы помешаны на азартных играх. А еще они очень суеверны. Апач ни за что не произнесет своего имени (мужчины-чирикахуа, по слухам, никогда не общаются со своей тещей – вот ведь мудрые парни), апач не станет охотиться на медведя, он верит, что в теле гремучей змеи обитают души умерших, а рыбу почитает нечистым мясом, он не пьет молока и не умеет умножать и делить, хотя многие из апачей управляются со счетом лучше, нежели прочие знакомые мне индейцы. Кроме того, апачи говорят на языке, который я так и не осилил. Отчасти по причине того, что большинство из них более-менее сносно знают испанский, но еще и потому, что апачский очень сложен – в нем в пять раз больше гласных, чем в нашем, да вдобавок апачи, в отличие от большинства краснокожих, страшные болтуны и трещат без умолку.[164] Но главным образом мой провал с апачским объясняется отсутствием желания – настолько мне противны были они сами и все, что с ними связано.