Маска Атрея - Эндрю Джеймс Хартли

— Можно взглянуть на них?

Александра посмотрела на нее:

— Ваш друг, который умер... Любовник?

Прямота вопроса заставила Дебору рассмеяться.

— Скорее отец, — ответила она.

Русская нахмурилась и на мгновение задумалась.

— Ладно, — сказала она, глядя прямо перед собой, — можете посмотреть.

Они поехали на метро. Время от времени Дебора восхищенно замирала, глядя на рельефы и мозаики, украшавшие старые станции: украинские фермеры с охапками снопов пшеницы, обнимающие русских тракторостроителей с гаечными ключами в руках, портреты Ленина, охваченного ораторским вдохновением, изысканные резные изображения победоносных советских пехоты и танков. Это, как и в Греции, был совершенно другой мир.

— Вы говорили, что ваш отец жил в Магдебурге, — сказала Дебора, едва они снова вышли на улицу.

Александра не выказывала никакого желания говорить в переполненном вагоне.

— Штаб-квартира МВД в Восточной Германии, — ответила она. — Отец в молодости... размещался там.

— В пятидесятые?

— Да.

Дебора нахмурилась. Снова бессмыслица. Зачем немцам отправлять тело в город, который сдался русским и стал частью советской империи? Магдебург находился к юго-западу от Берлина, недостаточно далеко от польской границы, чтобы считаться безопасным, и, конечно, его не сравнить со значительно более безопасной Швейцарией. В любом случае если история Тони верна, американцы наткнулись на немецкий конвой далеко к югу от Магдебурга. Что выводило на первое место в списке возможностей одну печальную альтернативу: Кернига прав. Никакой связи нет. О чем бы ни говорилось в русском письме, речь шла не о конвое, который атаковал Эндрю Маллигрю.

Останки так и не достигли Магдебурга...

И все-таки она ощущала связь как нечто невидимое, как картинку, которую просто надо правильно сложить, чтобы все линии обрели смысл.

— Вы упоминали, что ваш отец всегда говорил об одном и том же, — сказала Дебора. — Что он был одержим старыми идеями и проблемами.

— Одержим, — повторила Александра понравившееся слово. — Да.

— А были какие-то особенные дела, события, которыми он был одержим?

Александра заколебалась.

— Так, вообще. Ничего особенного...

Она отвела глаза, и в первый раз Дебора почувствовала уверенность, что русская не хочет говорить правду.

Александра и ее муж жили в сером и обветшалом высотном доме брежневской эпохи в добром получасе от центра города, к которому надо было идти по дорожке через рощу белых берез с серебристой сияющей корой. Они поднялись на четырнадцатый этаж в расшатанном лифте, разрисованном ядовито-зеленой краской и накрепко пропахшем мочой. Квартира оказалась бедной и маленькой, но в ней было чисто, и Александра не проявляла особого смущения. На самом деле она ввела Дебору почти с царской учтивостью, гордая тем, что имеет и как содержит. Из окна Дебора насчитала еще четыре таких же дома, и бесчисленные им подобные тянулись вдоль дороги, по которой они пришли

Василий, муж Александры, дородный мужчина без пиджака, с виду немногим старше пятидесяти, не говорил — или притворялся, что не говорит, — по-английски. Он окинул Дебору долгим оценивающим взглядом, видимо, приняв ее за заблудившуюся бескрылую птицу. Александра что-то пробормотала по-русски — со строгим выражением лица и деловым голосом. Василий несколько раз согласно фыркнул. Наконец он приветствовал Дебору чуточку теплее и вышел, насвистывая.

— В магазин, купить что-нибудь на обед, — объяснила Александра. — Вы поедите с нами.

Это, по-видимому, было приглашение, и Дебора поблагодарила, подумав также, что изгнание мужа связано не столько с необходимостью покупок, сколько с тем, что Дебора хотела обсудить.

В углу комнаты стояло пять больших картонных коробок. На каждой была наклейка, насколько поняла Дебора, с адресом квартиры.

— Вот, — Александра небрежно махнула рукой. — Открывайте.

Она ушла на кухню готовить кофе, оставив гостью одну с коробками и отчетливым впечатлением, что дочь покойного с удовольствием сожгла бы все это. Дебора открыла их и обнаружила, что они набиты старыми картонными папками и бумагами. Некоторые были педантично помечены написанными на машинке ярлыками и разложены по порядку, другие представляли собой пакеты с бумагами, исписанными беспорядочными с виду каракулями. Дебора глубоко вздохнула. Все, естественно, было на русском языке.

— Вы не могли бы помочь мне прочитать что-нибудь? — попросила она Александру, когда та вернулась, принеся поднос с кофе и печеньем.

— Бессмысленное занятие, — нахмурилась русская.

— Если бы вы просто сказали мне, что означают слова па папках...

Александра нахмурилась еще сильнее, потом фыркнула, как большое животное, и присела на корточки рядом с ближайшей коробкой.

Дебора сама не знала, чего ожидать. В конце концов, вряд ли Сергей Волошинов хранил дома официальные бумаги. И уж тем более документы не отдали бы родным, будь там действительно что-то важное. Когда Александра листала первую папку, ее лицо, всегда похожее на застывшую маску, напряглось еще больше, закрылось.

— Ничего, — сказала она. — Всякие глупости.

Насколько рассмотрела Дебора, большую часть содержимого папки составляли письма, многие на официального вида почтовой бумаге, помеченной гербом Советского Союза.

— О чем это все?

— О его... — русская поискала слово, — одержимости. Навязчивой идее.

— Засекречено? — спросила Дебора. — В смысле это секрет? Вам опасно мне об этом рассказывать?

Неожиданно лицо Александры прорезала мрачная улыбка.

— Нет, — сказала она. — Мой отец работал в Управлении пограничных войск. Был солдатом и мелким чиновником, бюрократом. Работал с людьми, которые занимались секретной и опасной работой. Людьми, обладающими властью. Но он сам? Нет.

— Тогда я не понимаю. Что здесь такого, о чем вы не хотите мне говорить?

Александра встала так быстро, что Дебора вздрогнула, уверенная, что женщина намерена ее ударить. Вместо этого та пнула коробку ногой — раз, другой, перевернув ее и рассыпав содержимое, выкрикивая какие-то отрывистые фразы на русском. Ее обычно неподвижное лицо внезапно вспыхнуло гневом.

Дебора поспешно встала, бормоча извинения.

— Нет, — сказала Александра, все еще в ярости. — Не вы должны извиняться, а он.

Она снова пнула коробку, разорвав ее.

— Ваш отец? Почему?

— За это. За глупость. За... постыдную чепуху.

— Не понимаю, — повторила Дебора, взяв Александру за руки. — Пожалуйста, объясните. О чем все эти письма?

Александра медленно успокаивалась.