Цусимские хроники. Апперкот - Сергей Протасов

Отряд из тридцати четырех морпехов (всех, кто остался на ногах из полусотни взятых на борт в Озаки) возглавил мичман Терентьев с крейсера. Они надели черные бушлаты, чтобы не сверкать в лесу тельняшками и светлыми парусиновыми робами, в которых работали на корабле, что резко контрастировало с белой тужуркой мичмана, одевшегося перед боем «по первому сроку», хоть и перепачканной теперь копотью и кровью.

У каждого имелась винтовка с примкнутым штыком. Хотя пулеметов не было, все перепоясались крест-накрест забитыми пулеметными лентами. Как выяснилось еще на тренировках под Владивостоком, так можно было утащить бегом гораздо больше патронов. На ремне вместо подсумков теперь свободно разместились большой жесткий деревянный короб кобуры с трофейным «симоносекским маузером» и пять запасных обойм к нему в специальных удобных кармашках.

В довершение неположенной экипировки за плечами топорщились вещмешки, набитые огнепроводным шнуром, пироксилиновыми патронами и прочими нужными в предстоящем деле вещами. «Оморяченные» казаки взяли еще и шашки, закрепив их ножны на спине, чтобы не мешали скакать по камням, кустам и лесу. Остальные ограничились большими самодельными ножами за голенищами сапог или в специальных ножнах на лямках вещмешка.

За такой «разбойничий» вид все непременно схлопотали бы нагоняя от какого-нибудь пехотного генерала, окажись он здесь. Когда Терентьев увидел свое снарядившееся войско, невольно выдал, присвистнув: «Ну, прямо пираты! Шашки-то хоть вам на кой?! Не додумались на берегу оставить?»

Ответом было недовольное сопение короткого строя. А возглавлявший шеренгу вахмистр с шикарными усами негромко выдал: «Не извольте сомневаться, вашбродь! Лишнего не взяли. Все, как учили».

Махнув на него рукой, мичман приказал занимать места в шлюпках.

На двух пробитых осколками вельботах быстро достигли берега. Ловко высадившись на маленьком пляже из черных, отшлифованных волнами валунов и галечника чуть восточнее оконечности мыса, бросились к кустарнику, сразу переходящему в лес. С открытого места хотелось убраться как можно скорее. Но в зарослях почти сразу нарвались на встречный ружейный огонь, вынудивший залечь и начать отстреливаться.

Растерявшийся было мичман быстро опомнился и, согласившись с предложением того самого вахмистра, приказал идти в обход, чтобы не терять людей и время, оставив на прежней позиции десяток стрелков, для отвлечения внимания. Пока те, постоянно переползая и постреливая в сторону японцев, создавали видимость всего отряда, завязшего у мыса, две дюжины морпехов, рысью, пригнувшись, ушли влево по старой осыпи, поросшей молодым покосившимся сосняком, вдоль уреза воды огибая горушку, на которой стояли японские пушки. Достигнув распадка, уже позади нее, двинулись вверх по склону.

В итоге, на преодоление бегом немногим более полуверсты до батареи, со всеми кругалями по горному лесу, потратили около десяти минут, постоянно ожидая ружейного залпа из-за кустов или густо росших деревьев. Не сбиться с пути помогал не стихавший грохот разрывов на японских позициях. Выходя к ним с тыла, неожиданно выскочили на берег небольшого красивого озера, окруженного лесом со всех сторон.

Отсюда, между сосен на другом берегу несколько выше, были уже хорошо видны разрывы наших снарядов. Все так же бегом обогнув озеро с севера, подошли к орудиям вплотную и дали ракетный сигнал о прекращении огня. Как только ракеты ушли в небо, ринулись в атаку.

Батарею взяли одним рывком. К этому времени на изрытых воронками и заваленных свежим буреломом позициях осталось только 47 живых японцев. Из них половина были контужены и не могли оказать сопротивления. Они уже почти не понимали, что происходит. Таких быстро связывали, оставляя там, где находили, и бежали дальше.

Яростно отстреливались только офицеры, почти все бывшие на штабном пункте, оборудованном дальномером и все еще действовавшим телефоном. Расстреляв все патроны к своим пистолетам и ранив при этом не меньше пяти морпехов и командира отряда, они бросились в атаку, размахивая фамильными мечами.

Получивший пистолетную пулю в ногу Терентьев, совершенно обессилевший от ранения, а особенно от предшествовавшей бою «пробежки», свалился на камни, завороженно глядя на катану одного из японцев, неминуемо и стремительно опускавшуюся на него. Но в последний момент сталь меча была отбита златоустовской шашкой оказавшегося рядом усатого вахмистра морской пехоты Семена Буденного.

В течение следующих десяти или чуть более секунд, орудуя шашкой и пустым маузером, он отбивался от двоих наседавших на него японских офицеров. Эта схватка закончилась совершенно неожиданно, когда с характерным выдохом «кхэ-э» Семен развалил надвое одного из противников, с оттяжкой разрубив его от плеча до ниже пояса. И тут же, уйдя от рубящего удара сверху второго, сам ударил его искромсанным маузером плашмя в голову справа, расплющив ухо и выбив из сознания.

Все это не реальными событиями, а какими-то цветными картинками пронеслось перед глазами уже едва живого мичмана, совершенно переставшего понимать что-либо из окружающего. Еще когда бежали вверх по склону, он всего с одним револьвером в руке выложился полностью, только на силе воли дотянув до позиций, хотя считал себя достаточно спортивным человеком, любил охоту и хорошо ездил верхом.

При этом мичман не переставал удивляться, как эти люди, увешанные оружием и с мешком за плечами, весящим далеко за полпуда, умудряются еще и перекидываться шутками на бегу, легко и почти беззвучно перескакивая через валежины и огибая сучья. В то время как он все время за них цеплялся, производя немало шума и ловя за это на себе укоризненные взгляды. Причем чем дольше бежали, тем больше он шумел, или это только казалось так, потому что сердце уже гулко стучало где-то в самых ушах. Потом был бой и жгучая боль в ноге.

А Буденный, быстро оглядевшись, рявкнул: «Живьем брать! Живьем!» Все так же возвышаясь над раненым командиром с шашкой в правой руке и сверкающим свежими глубокими зарубками от мечей огромным пистолетом в левой, запаленно дыша после схватки, он говорил мичману, в адреналиновом кураже забыв субординацию: «А ты говоришь, шашку на берегу оставить надо было! Нельзя казаку без шашки! Она, конечно, против пулемета не очень! Однако же сгодилась!»

Мичман же просто лежал на подернутых хилым мхом камнях, не в силах пошевелить ни одним мускулом, и дышал, дышал, дышал! Даже нога уже не болела. А над ним сходились в вышине верхушки сосен, какие-то причудливые, совсем не такие, как у нас, а еще выше небо. Оно такое же… Или все же другое?!

Тем временем рядом, пользуясь в основном прикладами, привели в такое же безопасно-бессознательное состояние оставшихся четверых еще живых офицеров. Из них трое были в морских мундирах. Обратно их, надежно связанных по рукам и ногам и запеленутых в найденные здесь же куски брезента, волокли на плече, как мешки с картошкой.

Беглый осмотр укреплений дал ответ на вопрос необычайной живучести батареи. Все орудийные дворики имели перекрытые щели для защиты прислуги подачи от шрапнели, а орудия закрывались развитыми щитами, полностью укрывавшими расчет с боков и сверху. Вывести из строя такую пушку могло только прямое попадание или удачный крупный осколок, удара которых все же не выдерживала сталь щитов.