Пособие по выживанию для оборотней - Светлана Гусева

у окна, прижимая ватку к сгибу локтя; Туомас подошел ближе, но мальчик даже не повернулся. За окном барабанил по железным карнизам дождь; ветер мел пожелтевшие листья по пешеходным тропам, машины с ревом взрезали покрывавшее проезжую часть водное полотно. Скукожившись под рвущимися из рук зонтами, прохожие торопливо перебегали проспект, чтобы через несколько минут оказаться в тепле и сухости станции метро.

Туомас искоса пригляделся к Игорю, но так и не увидел признаков трансформации: волосы и ногти росли у мальчика с прежней скоростью, он не морщился от резких запахов и с наслаждением поглощал почти диетическую больничную еду. Возможно, у доктора Германа действительно что-то получалось, хотя Туомас не на шутку разволновался, обнаружив на пакете из-под ежевечерней капельницы надпись «Физраствор».

Игорь легко шлепнул тонкой, еще детской ладонью по стеклу.

— Я здесь подохну, — пробормотал он, словно Туомаса не было рядом. — В этой палате прям и помру. Словно в клетке. Все живут, кроме меня. Живут!

Туомас разглядел на ресницах мальчика слезы и тихонько вышел. В конце смены он первым делом отправился в кабинет заведующего.

— Разрешите ему прогулки, Герман Николаевич. Под мою ответственность.

— Исключено, — отрезал заведующий, скидывая мятый халат на кушетку у дальней стены. — Тебя что, заново покусали? Ерунду городишь, Том.

— Не ерунду. — Туомас упрямо уселся на привычный стул. — Он же ребенок еще, ему двигаться надо. А вы его даже по отделению не пускаете пройтись.

— Потому что я за него отвечаю. Я лечащий врач, а не массовик-затейник.

— Кто? Ладно, не рассказывайте. — Туомас тут же перешел в наступление: — Кстати, чем вы его лечите? Почему ему вливают физраствор, будто он роженица с кровотечением и вся плазма уже закончилась?

Туомас гордился невероятно сложной фразой и даже не подумал извиниться за наезд: «роженицу с кровотечением» он тренировал весь рабочий день, уже привычно борясь с несвойственными финнам звуками «ж» и «ч».

Герман Николаевич не спешил отвечать; с посеревшим после смены лицом он откинулся в рабочем кресле и заваривал прямо в чашке сильно пахнущую смесь: мелиссу, мяту, душицу и еще какие-то незнакомые Туомасу травы.

— А ты хотел увидеть на пакете надпись «Незарегистрированный экспериментальный препарат для оборотней»? — Доктор раздраженно фыркнул, залил травы кипятком и накрыл чашку блюдцем. — Головой-то подумай.

— Но вы же берете у него анализы. Как в лаборатории до сих пор никто не удивился его показателям? Меня после укуса чуть ли не за деньги хотели исследовать и докторские защищать.

Герман Николаевич приободрился, в глазах вспыхнул интерес. Он протер — как всегда, без надобности — очки и по-дирижерски помахал рукой.

— Ты про самое интересное и не рассказал, оказывается. Ай-яй-яй, Том. Анализы у тебя взяли, конечно… Какие процедуры делали? — Он заставил Туомаса подробно рассказать о проведенной в больнице ночи. — И потом целый месяц никто не пытался с тобой связаться?

— Нет. Поэтому я и удивился. И не поверил. В книге написано, что ликантропин обнаруживается у любого оборотня и поэтому нам категорически нельзя попадать в больницы. А я вроде как попал, и все сначала очень заинтересовались, а потом махнули на меня рукой. В анализах ведь должно что-то быть, поэтому Стая лечится только у вас?

Герман кивнул, усмехаясь.

— А Авенир пристально следит за ними сальными глазками. И ведь заметь — его не так волнует, что я могу получать левые деньги, сколько то, что лечу каких-то…

— Откуда ему вообще знать, что они чем-либо отличаются?

Заведующий пожал плечами:

— Чуйка есть у парня, этого не отнимешь. Они же не сатанисты какие-то, пентаклями тут не размахивают, появляются только с черного хода. Но я уже его не раз и не два ловил. Знает что-то, сучонок, или догадывается. Ладно, так говоришь, тебя не вызывали больше? Это интересно и, кстати, отлично согласуется с моей теорией.

— Теорией?

Доктор Герман встал, подошел к небольшому серванту у окна и, покопавшись в нем, извлек связку толстых, исписанных от руки тетрадей, заботливо завернутых в газетные листы.

— Ты же не считаешь, что я придумал средство на пустом месте? Увидел во сне, как Менделеев таблицу?

Туомас смущенно покачал головой. В книге Найджела не было ни слова о том, что наука вообще подозревала о существовании оборотней, — наоборот, всячески подчеркивалось, что признавалась только «мнимая ликантропия», от которой его безуспешно лечила доктор Нуман. Значит, какие-то исследования все же проводили?

— За этим стоят годы теории, мой недоверчивый друг. Когда еще не было интернетов, да и сейчас то, что в них размещают, бесполезно. Приходилось общаться — это здесь, в Петербурге, оборотни поджали хвосты и сбились в стаю, в остальном мире они одиночки. Здесь же, если я с кем-то знакомился, тот бежал жаловаться вожаку.

— До Дарьи был какой-то мужчина, верно? Вы его знали.

— Чувствую, прищемила она тебе хвост, — рассмеялся Герман. — Своим напором, полагаю. Да, до нее был кое-кто, он и собрал Стаю. Терпеливый оказался, настойчивый. Относился как к родным детям: и покормит, и поперек лавки отлупасит, если понадобится. А потом раз — и исчез, лет пять уж как. Дарья была его любимицей — спас он ее когда-то, полумертвую ко мне притащил. А теперь она командует, на его авторитете держится. Но чужой авторитет — дело такое, не вечное.

Он выразительно посмотрел на Туомаса.

— Мне ее место без надобности. И без Стаи обойдусь.

— Женская душа — потемки, — философски заметил Герман. — Итак, вот мои исследования. Чего я только не насобирал за эти годы! Тогда таких книжечек, как у тебя, никто не печатал.

— В России до сих пор не печатают, — не преминул добавить Туомас. — Понимаю, что вопрос странный, но я внезапно… а вы никого по имени Найджел не встречали? Здесь, в России?

Герман Николаевич с минуту подумал.

— Нет, заграничный ты у нас первый. Так вот, о твоих анализах и моих изысканиях. По материалам и расспросам я убедился, что в жизни оборотня есть несколько ключевых, если хочешь реперных, точек. Первая — это, конечно, первое полнолуние, но только в смысле выживания. Это ты и сам знаешь. Либо ты умный и выживешь, либо дурак и погибнешь. Но есть еще три, о которых ты мог не знать.

— Еще? — Туомас подался вперед.

— Во-первых, я обнаружил, что выработка ликантропина происходит неравномерно. В первые сутки, как ты уже понял, она еще не начинается. Сутки — это я сказал примерно, скорее всего, речь идет о первых шести — десяти часах. У меня не было возможности определить точнее. Тебя спасло то, что ты быстро выписался и они ничего не обнаружили.

— Но почему так интенсивно шло заживление, если