Час презрения - Анджей Сапковский

– Виноват.

– Нет! Нет! Я не…

Он вскочил, раскидывая ветки лежанки. Геральт сидел рядом,растирая лицо. От него шел аромат мыла.

– Не виноват? – холодно спросил он. –Интересно, что тебе приснилось? Что ты – лягушка? Успокойся. Ты не лягушка. Чтоты – олух? Ну в таком случае это мог быть провидческий сон.

Лютик оглянулся. Они были на поляне совершенно одни.

– Где она… Где они все?

– На опушке. Собирайся. Тебе пора.

– Геральт, я только что разговаривал с дриадой. Онаговорила на всеобщем без всякого акцента и сказала мне…

– Ни одна из этой группы не говорит на всеобщем безакцента. Тебе приснилось, Лютик. Это Брокилон. Тут многое может присниться.

На опушке их ожидала одинокая дриада. Лютик узнал ее сразу –это была та, с зеленоватыми волосами, которая ночью приносила им свет иуговаривала его спеть еще. Дриада подняла правую руку, приказывая остановиться.Левой она держала лук со стрелой на тетиве. Ведьмак крепко сжал трубадуру руку.

– Что-то случилось? – шепнул Лютик.

– Да. Стой тихо, не шевелись.

Плотный туман, заполняющий пойму Ленточки, заглушал голоса извуки, но не настолько, чтобы Лютик не услышал плеск воды и похрапываниелошадей. Реку переходили конные.

– Эльфы, – догадался он. – Скоя’таэли? Бегутв Брокилон, верно? Целая бригада…

– Нет, – проворчал Геральт, всматриваясь в туман.Поэт знал, что зрение и слух ведьмака невероятно чувствительны, но не могугадать, оценивает ли он сейчас слухом или же зрением. – Не бригада. То,что осталось от бригады. Пятеро или шестеро конных, три лошади без седоков.Стой здесь, Лютик. Я иду туда.

– Gar’ean, – предостерегла зеленоволосая дриада,поднимая лук. – N’te va, Gwynbleidd! Ki’rin!

– Thaess aep, Fauve, – неожиданно резко ответилведьмак. – M’aespar que va’en ell’ea? Пожалуйста, стреляй. А если нет, тозамолчи и не думай меня запугать, потому что меня запугать нельзя. Я долженпоговорить с Мильвой Барринг и поговорю, независимо от того, нравится тебе этоили нет. Останься, Лютик.

Дриада опустила голову. Лук тоже.

Из тумана проступили девять лошадей, и Лютик увидел, чтодействительно только на шести из них сидели наездники. Заметил он и фигуркидриад, появившихся из зарослей и направлявшихся навстречу, заметил, что трем наездникампришлось помогать слезть с лошадей и поддержать, чтобы они могли дойти доспасительных деревьев Брокилона. Другие дриады, словно привидения, промчалисьпо бурелому и береговому откосу и исчезли во мгле, затягивающей Ленточку. Спротивоположного берега раздался крик, ржание, плеск воды. Поэту почудилось,что он слышит свист стрел. Впрочем, уверен он не был.

– За ними гнались… – проворчал он.

Фаувэ повернулась, держа руку на луке седла.

– Ты петь такая песня, taedh, – проворчалаона. – N’te ch’aent a’minne, не о Эттариэль. Любить – нет. Время – нетлюбить. Теперь время – убивать, да. Такая песня – да!

– Я, – пробормотал он, – не виноват в том,что творится…

Дриада минуту помолчала, глядя в сторону, потом быстропроговорила:

– Я – нет тоже. – И быстро скрылась в чаще.

Ведьмак вернулся примерно через час. Привел двух оседланныхлошадей – Пегаса и гнедую кобылу. На чепраке кобылы видны были следы крови.

– Это лошадь эльфов, верно? Тех, что перешли реку?

– Да, – ответил Геральт. Лицо и голос у него быличужие и незнакомые. – Это кобыла эльфов. Однако временно она послужит мне.А представится случай – обменяю на коня, который умеет нести раненого, а еслираненый упадет, останется рядом с ним. Кобылу этому явно не научили.

– Уезжаем?

– Уезжаешь ты. – Ведьмак кинул поэту поводьяПегаса. – Ну бывай, Лютик. Дриады проводят тебя версты три вверх потечению, чтобы ты не налетел на солдат из Бругге, которые, вероятно, все ещекрутятся на том берегу.

– А ты? Остаешься?

– Нет. Не остаюсь.

– Узнал что-то от «белок»? О Цири, да?

– Бывай, Лютик.

– Геральт… Послушай…

– Что мне слушать? – крикнул ведьмак и вдругосекся. – Ведь я ее… Я же не могу оставить ее на произвол судьбы. Онасовсем одна. Ей нельзя быть одной, Лютик. Ты этого не поймешь. Никто этого непоймет, но я-то знаю. Если она будет одинока, с ней случится то же, чтокогда-то… Что когда-то случилось со мной… Ты этого не поймешь…

– Я понимаю. И поэтому еду с тобой.

– Да ты спятил! Знаешь, куда я еду?

– Знаю. Геральт, я… Я не сказал тебе всего… Я чувствуюсвою вину. Я не сделал ничего. Не знал, как следует поступить… Но теперь знаю.Я хочу поехать с тобой. Сопровождать тебя. Я не сказал тебе… о Цири, о слухах,которые кружат. Я встретил знакомых из Ковира, а те, в свою очередь, слышалисообщения послов, которые вернулись из Нильфгаарда… Догадываюсь, что эти слухимогли дойти даже до «белок» и ты уже все узнал от тех эльфов, которые перешличерез Ленточку. Но позволь… мне… мне самому рассказать тебе…

Ведьмак долго молчал, безвольно опустив руки, наконец сказализменившимся голосом:

– Прыгай в седло. Расскажешь по дороге.

В то утро во дворце Лок Грим, летней резиденции императора,царило необычное оживление. Тем более необычное, что всякие оживления,возбуждения и волнения были абсолютно не в обычаях нильфгаардской знати, апроявление беспокойства либо любопытства считалось признаком незрелости. Такоеповедение нильфгаардскими вельможами почиталось столь предосудительным инедостойным, что выказывать оживление или возбуждение стыдилась даже недозрелаямолодежь, от которой, кстати, мало кто ожидал приличного поведения.

Однако в то утро в Лок Гриме молодежи не было. Молодежинечего было искать в Лок Гриме. Гигантскую тронную залу дворца заполнялисерьезные и строгие аристократы, рыцари и дворяне, все как на подбор затянутыев черную придворную одежду, оживляемую лишь белизной брыжей и манжет. Мужчинсопровождали немногочисленные, но столь же серьезные и строгие дамы, которымтрадиция разрешала освежить чернь одежд минимумом скромной бижутерии. Все прикидывалисьблагопристойными, благовоспитанными, серьезными и строгими. А меж тем былиневероятно возбуждены.

– Говорят, она некрасива. Худа и некрасива.