Компаньон ее сиятельства - Эванджелина Коллинз

Только одним глазком, пообещал он себе.

Звук шуршания бумаги эхом отозвался в комнате как последний протест, который Гидеон оставил без внимания, разворачивая письмо.

«За что он меня так ненавидит?»

Гидеон заморгал, глаза его округлились. Под ложечкой засосало от дурного предчувствия.

«10 августа 1814 года

Эсме!

Когда же ты снова приедешь навестить меня? Тебя не было уже целую вечность. Я скучаю по нашим разговорам. Скучаю по нашим прогулкам. Хотя знаю, что тебя не очень интересуют мои розы, но ты так добра, что слушаешь, как я без умолку болтаю о них. За что он так ненавидит меня? Сегодня он вернулся. Я стараюсь избегать его, но ему, видимо, доставляет извращенное удовольствие найти меня и обвинить во всех смертных грехах. Он обвиняет меня в том, что я холодная, и во многих других вещах, которые я не могу изложить на бумаге. И при этом глаза его горят ненавистью. Я дрожу, когда он рядом, и презираю себя за это. Ему нравится, что я боюсь его. Пожалуйста, Эсме, пожалуйста, приезжай навестить меня. Я чувствую себя ужасно, когда он здесь. Я знаю, он не уедет, не оставив на мне своих отметин, а сейчас лето. Мне не хочется просить Мейзи достать мои платья с длинными рукавами из сундука в мансарде.

Изабелла».

Гидеон уставился на письмо. Сердце оглушительно колотилось в ушах. Он уронил письмо и полностью выдвинул ящик. Там были еще, он нащупал их. В отчаянии он вытащил с дюжину аккуратно сложенных листков. На всех стояло «Эсме» — без адреса, только имя, что указывало, что она никогда их не отсылала.

Больше не уверенный, что ноги будут держать его, он сел в кресло Беллы с прямой спинкой и начал читать. Чернила одного были так размазаны от мокрых пятен, что почти невозможно было ничего разобрать. Но ему удалось прочесть несколько слов.

«Эсме!

Я боюсь. Он все еще здесь, не уехал. Но что еще ему может быть нужно от меня?.. Больно дышать и… За что он так ненавидит меня? Я не…»

Усилием воли Гидеон подавил желание смять бумагу в кулаке, положил письмо на стол и взял другое. Во всех письмах было одно и то же — мольбы о помощи. Стремление понять, за что Стирлинг ее ненавидит.

Он ощущал ее ужас в каждом быстро нацарапанном слове. Чувствовал ее страх в каждом бессвязном предложении. Облокотившись о стол, Гидеон обхватил голову руками. Его била дрожь. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким беспомощным. Пять лет она жила в страхе. Он видел результаты ярости Стирлинга. Видел сломленную женщину, которую этот негодяй оставил после своего визита.

Ему хотелось защитить ее навсегда. Чтобы она никогда больше не испытывала боли. Но у него за душой ни гроша. Нет дома, который он мог бы назвать своим. Нет работы. У него нет ничего, кроме самого себя, а этого мало.

Прижав ладони к глазам, он покачал головой. Мейбурн велел ему привезти Беллу в Лондон, если Стирлинг вернется. «Чего, черт побери, я жду? Возвращения Стирлинга?» А он рано или поздно заявится, Мейбурн так и сказал. Стирлинг редко приезжает в Боухилл, но все же приезжает. Гидеону уже давно следовало отвезти Беллу в Лондон. Обеспечить ей безопасность. Но он этого не сделал. Он эгоистично игнорировал нашептываемые предупреждения, эти легкие толчки в глубине души. Ведь он не сможет жить с ней в доме ее брата. Этих дней, которые они проводят вместе, этой чудесной осени больше не будет. Чтобы обеспечить ей безопасность, ему придется передать ее на попечение других. Ее брат граф, и ему куда успешнее удастся парировать любые заявления Стирлинга, что муж может делать со своей женой что пожелает.

Гримаса не то боли, не то отвращения скривила его рот. Проклятие! Она все еще жена этого человека. И не в его силах это изменить.

Она принадлежит другому. Жестокая боль разрывала грудь. Он крепко зажмурился, борясь с порывом завыть от горя. Нет, нет, нет! Она должна принадлежать ему. Он любит ее. Он никогда не причинит ей вреда. Гидеон застонал.

Он обмяк в кресле и долгое время сидел, уставившись на письма, но не видя их. Затем аккуратно сложил письма и положил обратно в ящик. Засунутая в самый дальний угол, с виднеющимся лишь одним белым уголком, была еще одна записка. Она была адресована не Эсме, а леди Стерлинг в Боухилл-Парке. Боясь того, что найдет, он развернул листок.

«Изабелла!

Если я правильно рассчитала время, то Боухилл-Парк будет принимать гостя во второй половине дня. Мистер Гидеон Роуздейл будет поселен в садовом домике. Он готов оставаться в Боухилле в течение двух недель. Пожалуйста, будь добра, сообщи своей экономке о скором прибытии твоего дорогого кузена. Я обещала найти такого, который подойдет, и полагаю, этот подходит.

Невзирая на твое возможное недовольство мной, я все же надеюсь, что ты по крайней мере пригласишь своего гостя пообедать, прежде чем отослать его назад. Если не ради себя, то сделай это ради меня, потому что я люблю тебя и желаю тебе только счастья. S'il vous plait, отдохни от своего покаяния.

Эсме».

Потребовалось прочесть дважды, чтобы смысл дошел до него.

— О! — Восклицание вырвалось у него непроизвольно, когда он увидел их первые две недели в новом свете. Каждый взгляд, каждое слово в ее устах — все это приобрело новое значение. И эти ее условия… его губы скривились. То, что его наняла девственница, казалось Гидеону странным. Но Белла его не нанимала. Во всяком случае, не в первый раз. Мадам Марсо действовала по своему усмотрению. Это была идея француженки послать Гидеона как подарок.

То, что его предназначали в качестве подарка, должно было злить, задевать гордость. Быть выбранным так, как выбирают ожерелье или кольцо. Блестящую безделушку, дабы поднять настроение леди. Но его не задевало. Она склонил голову набок, отыскивая хотя бы намек на уязвленную мужскую гордость. Ничего. В сущности, он был доволен.

Гидеон усмехнулся тихо и устало, засовывая письмо обратно в потайное место. Он взял карандаш и постучал кончиком о стол. Рука его застыла, и он медленно кивнул. Еще два дня. Он дает себе еще два дня, а потом отвезет Беллу в Лондон.

Тихое царапанье карандаша по бумаге разбудило Беллу. Не открывая глаз, она перевернулась на спину и потянулась. Улыбка растянула губы. Она чувствовала себя восхитительно. Божественно. Сегодняшняя ночь была изумительна.

Он был изумителен.

Гидеон брал ее, овладевал ею, заявлял на нее права, как никогда раньше. Отдавая себя целиком, доверяя ей настолько, что позволил себе потерять над собой контроль, он сделал ее своей. Он оставил неизгладимый след у нее на сердце и в душе. Она не думала, что можно любить еще больше, чем она любит, но оказалось, что можно.

Тихий вздох слетел с ее губ. Она протянула руку и натолкнулась на холодные простыни. Перевернувшись на бок, открыла глаза. Гидеон придвинул египетское кресло поближе к кровати. Одетый лишь в черные брюки, он растянулся в кресле. Портьеры на окнах по обе стороны кровати были раздвинуты, впуская утренний свет. Большая книга в кожаном переплете лежала у него на коленях. Быстрые, ловкие движения руки указывали, что он делает набросок.