В августе жену знать не желаю - Акилле Кампаниле

— Проездом.

Тень двинулась и на мгновение в луче лунного света показалось бледное и милое лицо подростка: говоривший был еще совсем юн.

— Прощай, Катерина! — сказал он. — Помни, что я отдал тебе свое сердце.

— Подождите!

— Не могу, прощай! Увидимся завтра вечером.

— Но послушайте, простите, скажите…

— Не сейчас. Я еще вернусь. Жди меня.

— Я могу хотя бы узнать, с кем я имела удовольствие говорить?

— Меня зовут Цветок из Грязи. Прощай!

И он исчез.

Вряд ли есть на свете пробуждение печальнее пробуждения потерпевших кораблекрушение. При свете утра их бедственное положение представилось им во всей своей неприглядности. Из всех номеров вместе со стуком передвигаемых тазов и плеска воды слышались вздохи и тоскливые голоса, стенавшие:

— Мой ключ! Где мой ключ?

Первыми вскочили с постели, разбуженные резкими звуками трубы Джанни Джанни, силач-гренадер и его товарищи. Силач, знавший историю Греции, пробормотал:

— Эти звуки трубы не дают мне спать.

Сделав утреннюю зарядку, он вместе с молодыми людьми перешел на террасу, где все шестеро в трусах совершили получасовую утреннюю пробежку, а после еще полчаса исполняли групповые упражнения для поддержания формы.

С самого раннего часа перед гостиницей собрались матросы с «Эстеллы», которые без устали громко кричали: «Ура синьору Мальпьери!» — чтобы напомнить ему о ключах. Так что Джедеоне пришлось выглянуть в окно, чтобы обратиться с речью к славному племени последователей Одиссея:

— Матросы с «Эстеллы»! Сохраняйте спокойствие и оставайтесь на своих местах! Будет сделано все, чтобы вернуть вам то, что вам причитается. Храня веру, ожидайте развития событий и возвращайтесь в приютившие вас дома.

— Ура! — закричали матросы. — Ура синьору Мальпьери!

И разошлись в самом веселом расположении духа.

Между тем, с рассветом возобновились пререкания в номере Суаресов. Было слышно, как добрый старик повторял в сотый раз:

— Дорогая моя, ну как тебе еще сказать? Я же не нарочно.

А между тем с него градом катил пот: он пытался надеть носок[7].

— Еще бы, — шумела жена, — ты сделал это нарочно.

На что миролюбивый старик отвечал:

— Кто умнее, тому и ключи в руки.

После того, как матросы разошлись, Джедеоне спросил у горничной:

— А где туалет?

— В ста метрах от гостиницы. Идите все время прямо. Через какое-то время увидите, что земля кончается, и начинаются голубые водные просторы. Там можете заниматься туалетом сколько хотите.

— Я говорю про туалет в гостинице, как это сказано в рекламном буклете.

— Я поняла, синьор. В буклете говорится как раз про морской туалет.

Джедеоне был в отчаянии.

— Что же мне делать? — стонал он. — Я привык каждое утро заниматься туалетом в доме, плавать всухую.

Если кому непонятно, «плавать всухую» означает лечь на дно ванны без воды и так лежать несколько минут.

— В таком случае, — ответила девушка, — я не знаю, что вам сказать.

Старик Мальпьери пошел вниз жаловаться. Перед дверью Дирекции уже стояла группа отдыхающих.

— А хозяин где? — спросил Джедеоне.

— Мы его ждем, — сказал силач-гренадер.

Джедеоне постучал костяшками пальцев и закричал:

— Можно?

— Минутку! — ответил голос Арокле изнутри.

Но время шло, а дверь Дирекции все не открывалась, и синьор Афрагола все не появлялся.

Дело в том, что наш герой заперся в каморке, где с помощью Арокле занимался, как и каждое утро, очередным переодеванием, чтобы иметь возможность выйти за покупками. Кабинет Дирекции был завален париками и фальшивыми бородами всех видов и цветов. На стенах висели всякого рода костюмы, а в углу возвышалась пирамида из шляп.

Постояльцы, ведомые силачом-гренадером, шумели под дверью, держа в руках чашки, наполненные кофе с молоком, и приговаривая:

— Отсюда он выйдет только силой.

Синьор Афрагола, стоя перед зеркалом, лепил себе большую родинку на щеку. Потом он вытер руки и спросил у официанта:

— А много ли прибыло сегодня утром новых гостей?

— Нет, — ответил Арокле, — постояльцев не прибавилось, но пришло много писем и даже несколько открыток.

Хозяин пожал плечами:

— Ну, это не одно и то же.

— Но, — сказал Арокле, — все ж таки хоть что-нибудь.

— Согласен, — пробормотал Афрагола.

А сам тем временем подреза́л кончиками ножниц фальшивую челку на лбу. Затем положил ножницы, взял обожженную затычку и начал рисовать себе большие круги под глазами.

— Как настроение гостей? — спросил он.

— Все еще очень возбуждены, — ответил Арокле, — из-за позавчерашних бифштексов, которые они узнали сегодня за завтраком, хоть те и были искусно замаскированы под котлеты. Но постепенно все приходит в норму, и можно надеяться, что сегодня их скушают в виде рыбы под майонезом.

— Бедняга-повар! — пробормотал Афрагола. — Он уже и сам не знает, что придумать. — Потом вздохнул и прибавил: — Хоть бы его похвалили, бедного старика! Повар — по-своему художник: его надо хвалить. Так нет же, все вечно недовольны! А чего они хотят за тридцать лир в день? Мои кости? Мало им костей стольких бедных животных? Они развлекаются, купаются в море, отдыхают, предаются иллюзии жизни в гостинице. Чего еще им нужно? А, Арокле?

— Конечно.

— Я им даю немного мяса. Для жизни нужно намного меньше.

— Еще бы!

— Рассказывают о несчастных исследователях, которые держались месяцами на одних галетах. И ведь кому сказать, что я занимаюсь этой профессией из чистого человеколюбия!

И это действительно было так. Несчастный Афрагола был страстным любителем содержать гостиницу, и для удовлетворения этой страсти он каждое лето тратил несколько миллионов.

Вдруг из сквера послышался крик горничной:

— Хозяин, хозяин, еще одно несчастье!

Афрагола выглянул в окно, держа в руке тюбик с гримом.

— Ради бога, что стряслось?

— У синьора Джанни Джанни плохо с сердцем, и он предупреждает, что кофе больше пить не будет.

— Ах! — простонал Афрагола. — Это была его единственная доплата сверх пансиона.