Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер

– Раньше я их уничтожу. – Рощин растянул рот в злой улыбке. – Мне плевать, кто они, желающие полакомиться за наш счет и, если хочешь, за счет государства. – Он криво усмехнулся. – Я недавно спросил себя: чего я хочу? Так вот: мне неинтересно жить весело, любить напропалую баб, ездить по заграницам. Я хочу разведать это золото, показать, что наверху засели трусливые мерзавцы, у которых одна забота – не попортить собственную шкуру. Пусть мне скажут, что плетью обуха не перешибешь, я все равно буду рад, что полез в драку, поэтому отдай мне бумаги – знаю, они у тебя. Ты, наверное, по-своему прав, но, поверь, нет времени.

Слушая Рощина, Рэм почему-то вспомнил Елену – молодую одинокую женщину, с которой познакомился года два назад. Однажды Артем увидел ее у него, а спустя несколько недель рассказал про странные отношения с какой-то женщиной. Он говорил о ней с нехорошим блеском в глазах, не стесняясь, с непонятным злорадством смакуя подробности. Рэму было противно слушать их, особенно о полном ее подчинении Артему, по его словам, она исполняла любое желание. Потом он случайно забрел к Елене, что и сыграло с ним злую шутку – дверь открыл брат. Возвращаясь, он с тоской размышлял не столько о поступке Рощина, сколько о его рассказах. И сейчас, видя опять горящие похожим блеском глаза Артема и прислушиваясь к себе, Рэм упрямо покачал головой.

– Последний совет: побывай у Остаповского – тебе потребуются союзники. – Он налил водки, выпил, подцепил со сковородки кусок остывшей яичницы и, не прощаясь, вышел.

Рэм плелся по раскисшей улице вдоль Индигирки под нудным дождем, пытаясь понять: почему одни люди страдают оттого, что они не хозяева жизни, считая, будто все вокруг не принадлежит им лишь по чистой случайности, а другие и в испытаниях умеют находить радость и смысл. Ответ мучил невнятностью, но вдруг странным образом отлился в четкую простую формулу: одни мирятся почти со всем, другие не мирятся почти ни с чем. Такой в ту минуту представилась ему граница в мировоззрениях абсолютного большинства людей. Он даже остановился, поежившись, втянул голову в плечи, поправляя поднятый воротник плаща. Как раз в этот момент низкие тучи, закрывшие половину склона Юрбе, чуть раздвинулись, и в узкую щель ударило солнце. Лучи били в одну точку, в небольшой полуостров, выходящий почти на середину Реки. Всюду висели едко-чернильные тучи, отчего вода в Реке и горы казались особенно темными. И только позолоченные кроны лиственниц на полуострове горели немыслимым лимонно-апельсиновым светом. Вскоре на небесах что-то опять поменялось, свет выключился так же внезапно, по склонам по-прежнему волочились темные, набухшие тучи, поливая дождем землю.

Рэм постоял еще минуту-другую, приходя в себя от увиденного чуда природы, двинулся дальше, уверившись, что сделал правильно, побывав у брата и подбросив тетрадь Вольского Мельникову. Он даже, лукаво прищурившись, задрал голову, подставляя лицо холодным каплям, бесконечно сыпавшим с небес.

Сороковов возвращался из Москвы. Официально он был в Москве «по семейным обстоятельствам», на самом деле – приезда срочно потребовал брат Сороковова, Илья, консультант одного из отделов ЦК партии. Сороковов понял – дело серьезное, и взял краткосрочный отпуск.

Они оба родились в маленьком райцентре Якутии. Илья – на два года раньше. Закончив школу с золотой медалью, он сразу уехал в Москву и поступил в строительный институт. Был умен, высок, по-сибирски крепок и хорош собой. А если добавить к этому скромность, свойственную ребятам из глухой провинции, готовность по первому зову прийти на помощь, терпение и рассказы о неведомой для большинства жизни в якутском поселке, то не удивительно, что он быстро стал любимцем курса и через год – комсомольским секретарем. К защите диплома он женился. Легко, без малейшего сопротивления, словно кто-то давным-давно предопределил его судьбу, он оказался инструктором в райкоме комсомола, а затем и партии, отучился в Высшей партшколе и резво дошагал до Старой площади.

Младший Сороковов сразу в институт не поступил. Поработал год лесорубом и пошел в армию, а уже оттуда – на горный факультет. После института был какое-то время горным мастером и, хоть и с большим опозданием, все же двинулся по стопам старшего брата.

Самолет только-только вылетел из Якутска. Погода стояла безоблачная. Под крылом привычно потянулись пологие сопки, покрытые местами золотистой тайгой. Сороковов равнодушно смотрел в круглое окошко. Благодаря веку реактивной авиации в нем еще сохранялся ритм столичной жизни, где среди хаотичного снования людей и машин вычерчивались схемы будущего и принимались главные решения.

Встреча с братом встревожила и озадачила Сороковова.

– Он, – говорил Илья, имея в виду Горбачева, – будто нарочно делает все не так, как надо. Под всхлипы от восторгов он объявил конверсию. Казалось бы, правильно, но быстрого результата в таком деле не получить. Нужны очень большие затраты на техническую подготовку, чтобы новая продукция заменила оружие на внешнем рынке. Он объявил тупую программу по жилью. За облака скакнула незавершенка, финансы потекли на предприятия. Крупные стройки почти замерли, а для жилищного строительства нужны иные материалы и оборудование, которых нет. По-твоему, вокруг одни безголовые? Тогда в чем дело? Наконец, он благословил в России самостоятельную кредитно-финансовую систему, а это – прямая дорога к разрушению союзного управления и страны. И что? Никто этого не понимает?

Как писали новую программу по жилью в районе, Сороковов помнил. Между собой комиссию называли «клубом веселых и находчивых». Придумывали несуществующие прииски, снесли на бумаге все ветхое жилье, «настроили» домов с зимними садами. Ему было стыдно за «липу», но он скрепя сердце поставил свою подпись, пробормотав: «К тому времени или султан помрет, или ишак подохнет». Теперь он понимал, что именно тогда впервые заподозрил недоброе.

Илья рассказывал такое, что могло привидеться разве что в страшном сне. Оказывается, дефицит бюджета на следующий год почти в шестьдесят миллиардов! Это новая инфляция, дотации на продовольствие, которые уже доходили до трети расходной части бюджета, при внешнем долге почти в тридцать пять процентов ВВП.

– Подожди, остановись, – замотал головой Сороковов. Вечная ухмылка сползла с его лица, оно, казалось, окаменело. – Это же катастрофа! – Он угрюмо уставился в стол, не желая посмотреть в глаза Илье, будто боялся прочитать в них окончательный вердикт.

– Карета катится с горы, как ее остановить, известно, но он не позволит.

– Но почему?! – почти вскрикнул Сороковов. – Он что, самоубийца?

– Не знаю, – покачал головой Илья. – Он не способен серьезно решать ничего. Понимаешь, ни-че-го! – Глаза его наполнились злобным презрением. – У него отличный нюх, держать нос по ветру – это всегда пожалуйста, точно лис, изворотлив и хитер, а еще умеет фантастически тянуть время. Как Гамлет, уклоняется от выполнения главной задачи.

Сороковов испугался этого разговора. Он многое знал. Понимал, что механизмы системы работают не так. Он сам был маленьким механизмиком общей системы. Возможно, его механизмик, хотя и с трудом, работая исправно, рождал ощущение работоспособности всей системы, оставляя надежду на ее ремонт. Эти надежды оказались иллюзией. Что же им всем делать?