Письма с фронта. 1914-1917 год - Андрей Снесарев

Письма сейчас приходят быстрее, чем раньше, письмо твое от 12.XI я получил, напр[имер], вчера, 17.XI, т. е. на пятый день, чего давно уже не было.

Вчера был на позиции своего полка и что-то не угодил противнику, который начал мое местопребывание осыпать артилл[ерийским] огнем во время моего возвращения назад. Шли мы с Митей, вспоминали старое и раздумывали о текущем. Мне только приходится удивляться теперь, как много офицеры в свое время рассуждали и как многое они упорно помнят. Мы живем, напр[имер], с Триневым, и он приводит мне на память даже мои отдельные фразы по телефону. Было и такое, что они подвергали критике, а раз даже осудили меня за то, что будто бы я осуждаю на верную смерть двух лучших своих ротных командиров – Чунихина и Писанского (это моих двух любимцев-то!). Это за дело 21 августа, когда они оба были ранены, причем Писанский довольно тяжело. И мне теперь крайне интересно задним числом выяснять мои задачи и цели, сбрасывая с них туман, которым они еще покрыты в глазах моих офицеров. Многое и мне становится при этих обсуждениях яснее. Напр[имер], дело 21 августа: я приказывал атаковать с рассветом (на чем и была построена возможность удачи), а они с рассветом выступили только с позиций и 2–3 версты до противника шли в открытую, почему врасплох его и не застали. Считал я, напр[имер], эту операцию справа обеспеченной целым батальоном соседнего полка, а он отстал от моих рот на целые полверсты, хотя мои офицеры (как и видно по дневнику Чунихина) лично ходили (как мною было приказано) к соседним офицерам и отчетливо обо всем с ними договорились. Конечно, все это дело с моей стороны было простой демонстрацией: не удалось, мы отошли, но если бы были выполнены два условия, могло бы получиться интересное дело. Митя вчера вспомнил, как я посылал его 18.VIII в бой, что сказал и как он себя чувствовал… Я употребил один прием, который в этом случае очень удался; тот же прием 8.III с Триневым, оказывается, его задел, хотя тоже дал результаты, но менее яркие.

Ты, моя золотая девочка, что-то слишком стала «жадна» до моих писем; в день, когда от меня их нет, ты обязательно об этом вспомянешь. На эту тему любит со мною поговорить Осип, который в этом случае держит нашу сторону и находит, что «барыне все мало». По его рассказу, он пишет тебе чуть ли не каждый день.

Сейчас у нас форменная зима: снегу много и мороз порядочный; позавчера к вечеру было что-то около 17° холоду; эти два дня начинает как будто отпускать. Я со своим адъютантом спорю; он говорит, что зима залегла, а я говорю, что все еще потечет… Мы живем втроем: я, Тринев и адъютант, и много спорим или скорее, рассуждаем. Тринев вырос на Дону, а учился в Константиновской станице (в 35 верстах от моей); и у нас с ним зацепок давно было много. Посещают нас очень многие, и разговоры не умолкают.

Напиши, золотая, как доволен своим делом папа и как во второй четверти идет Генюша; твоего письма с его баллами я так и не получил. Догадываюсь, что кроме русского и арифметики у него еще двойка по немецкому. Давай (Чеканов стоит над душою) головку и губки, а также наш выводок, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей

21 ноября 1915 г.

Дорогая моя женушка!

Получил от тебя две открытки от 13 и 14 ноября… у тебя все благополучно, и вы веселы. Интересна Ейка с ее пробуждающимися инстинктами женщины-семьянки; мальчишки шли совсем иной дорогой, и тебе, я думаю, крайне интересно наблюдать женские чисто шажки нашей дочки, как она считает, складывая в кучу свои рубашонки, как она мылит голову и спину своему братишке и т. п. Это всё, действительно, характерно и интересно. И какое же тут равноправие или равенство полов? Можно говорить о преимуществе мужчины или преимуществе женщины, но надо молчать об их равенстве. Нашей дочке никто не указывал путей и дорог, но, как она ни мала, дорогу-то она намечает себе женскую и уверенно тупотит по ней своими ногами.

Я задумался над равноправием по причине наших долгих бесед по вечерам на разные темы. Тринев – большой философ, любит поговорить, а мой адъютант любит послушать… и в результате такой обстановки у нас целые дебаты по вечерам. В один-то из вечеров и был разговор о женщинах и равноправии. Мы с адъютантом против и за то, что женщине не дойти до мужчины, а Тринев – за равенство и даже преимущество женщин. Адъютант мой – бывший студент в течение 7–8 лет, много видел, много вынес и хорошо знает быт и существо студентов и студенток. Его некоторые вставки очень интересны и метки. Порою он восстает против одного из моих доводов, но чаще спорит с Вас[илием] Александ[ровичем] (Тринев). Между прочим, он нам рассказал такой случай из жизни студентов и студ[ен]ток. Поехали кататься на лодке три пары – трое муж[чин] и трое девиц, пристали к острову и там устроили пикник, который продолжался часа 3–4. Во время этого пикника дамы уединялись, чтобы «привести туалет в порядок», два студента тоже куда-то бегали, а один их товарищ из-за хлопот не успел поговорить с матерью-природой. После пикника поехали кататься, вновь потекли часы. И тут-то недогадливый товарищ начинает чувствовать нужду, которой подвержен ночью Генюша. Дальше – больше, он начинает чувствовать ломотью, холодный пот и головокружение. Ближайшая дама начинает догадываться, в чем дело, как медичка понимает, чем это пахнет, и говорит: «Мы отвернемся, а вы сделайте…» Следует переговор шепотом, студент конфузится и терпит еще около часу… Но тут на него нападает обалдение, и он, не предупредив, встает и начинает увеличивать содержимое Днепра. Следует паническое молчание, а затем… все вошло в колею. После, когда разошлись, то смех у группы мужчин и у группы женщин был гомерический, до колик. Рассказ адъютанта был тем более забавен, что он привел его вслед за какой-то высокой и очень жарко оспариваемой темой.

Судя по твоим письмам, ты после продолжительной размолвки стала ездить к Лиде очень часто: была 8 ноября (воскр[есенье]) и затем 14-го – в ближайшую субботу. Я одного боюсь, что дорога – длинная, а весело там провести время ты не сумеешь и в результате сильно себя утомишь. Саша – человек скучный, а Лида интересна до 1–2 свиданий с нею… благо бы они жили недалеко. Я помню, когда мы были вместе у папы, я чувствовал себя всегда скучным и одиноким с момента появления этой пары на сцене и старался или вызвать Сашу на игру, или начинал поддразнивать Лиду. Они люди хорошие и гостеприимные, но они однобоки, скучны, и тон их семейной жизни мещански узок, мелочен и нервен. Когда я жил у Афанасьевны в Ниж[не]-Чирской [станице], в ее же доме жил с женою какой-то мелкий чиновник. Мне было лет 10–11. Днем они – после его прихода со службы – и целовались, и бранились, а ночью, едва я успевал закрыть глаза, как они – в одних рубашках – начинали бегать друг за другом, причем у него или нее нередко в руках был нож. Я забивался под одеяло и дрожал, как в лихорадке, пока не наступало затишье. По счастью для меня, пара скоро была прогнана. Не знаю, по какой ассоциации, но эту далекую пару, столь волновавшую мои детские нервы, очень часто напоминают мне Саша с Лидой. Если не забудешь, черкни мне, как ты проводишь у них время.

Это письмо я не пошлю тебе ни сегодня, ни – едва ли – завтра, так как почтарей все почему-то нет. Я сел сегодня писать, потому что 21 ноября и моя мысль тонет в прошлом. Уж это мое прошлое! Нет большего раба, нет более горячего поклонника, как я, пред тенями и властью минувшего. Налетит оно, захлестнет, и мое суровое сердце становится мягким, как череп новорожденного ребенка.