Повседневная жизнь русских щеголей и модниц - Елена Николаевна Суслина

Вильмот, уроженка Ирландии, гостившая у родственника Екатерины Романовны Дашковой в самом начале XIX века, рассказывала в письмах к своим домашним обо всем интересном, что видела в России. Купеческая чета настолько потрясла ее своим экзотическим видом, что девушка изобразила их в послании довольно подробно.

«Тут (в Петергофе на празднике. — Ред.) впервые я увидела настоящую русскую купчиху. Хочу описать ее наряд, но, боюсь, ты не поверишь, что в такую жару она облачилась в затканную золотом кофту с корсажем, расшитым жемчугом, юбку из Дамаска, головной убор из муслина украшен жемчугом, бриллиантами и жемчужной сеткой, и все сооружение достигает пол-ярда высоты. 20 ниток жемчуга обвивали шею, а на ее толстых руках красовались браслеты из 12 рядов жемчуга (я даже сосчитала). Разряженная купчиха прогуливалась рядом со своим бородатым мужем, одетым в исключительно русское платье: зеленый плисовый кафтан, полы которого доставали ему до пят… Не могу высказать, какое удовольствие доставила мне эта пара…»

Купечество даже спустя не один десяток лет предпочитало легким «эфирным газам, тонким, как паутина» золототканую парчу и бархат.

Вернемся к модным платьям. Античный костюм изменялся, увеличилась глубина выреза платья, укоротилась юбка, да так, что видны стали щиколотки. Тунику придумали носить с меховой опушкой (ее прозвали туникой в русском стиле). Расширился рукав платья, образовав небольшие буфы.

Наша опытная щеголиха примерила на себя очень миленький нарядец — канзу. Так называли большую косынку (иногда канзу называли лифом, не пришитым к юбке) из легкой ткани или кружев с длинными концами, которые перекрещивались на груди и завязывались на талии. Модницы ловко повязывали его, и вроде бы призванный прикрыть обнаженные плечи и грудь, он лишь подчеркивал их оголенность. Канзу полюбился и, даже видоизменяясь, получая другое название, оставался в женском гардеробе еще долгое время.

Не забывала наша героиня и о том, что сами французы в то время увлеклись английскими модами. Тогда, на рубеже двух столетий, парижские щеголихи признавали только английские туалеты. Чтобы не лишиться заказов, многие их портнихи уезжали в Лондон и оттуда удовлетворяли прихоть капризных заказчиц.

Из английских одежд, получивших постоянную прописку на российской земле, можно назвать спенсер — коротенькую курточку с длинными рукавами. Его носили мужчины и женщины. Спенсер, обычно утепленный, надевали поверх платья и летом и зимой, с ним (да и не только с ним) носили берет из черного бархата с двумя белыми перьями.

Модной и любимой деталью туалета был шлейф. На умение непринужденно и элегантно носить его в обществе обращали большое внимание. Марта Вильмот писала матери: «Китти облачила меня в белую атласную юбку, поверх нее надела креповое платье с великолепной турецкой отделкой… Шлейф платья был закреплен наверху совершенно в ее манере, но вместо ленты через плечо шла такая же, как на платье, отделка с блестящей золотой кистью, которая свисала с плеч до того изящно, что даже князь Барятинский, которому 65 лет, явился на другой день к княгине с комплиментами по этому поводу, причем с самым серьезным видом. Все описываю столь подробно, ибо кисть эта произвела необыкновенную сенсацию, а моя манера поддерживать шлейф обсуждалась по всей Москве и на 5 верст в округе».

Простим ей некоторую самовлюбленность, Марта была восторженной девушкой и любящей дочерью, ей так хотелось порадовать матушку своими успехами и достоинствами. А мы допустим, что наша героиня освоилась с этим искусством ничуть не хуже и могла соперничать со многими модницами.

Поскольку речь зашла о выездах, несколько слов скажем о балах, где она могла блеснуть своей красотой. Уже сами сборы на них оказывались хлопотными и волнующими. Перед балом наша красавица отдыхала, потом приходил парикмахер, который не один час мудрил над ее прической. Затем домашние девушки помогали надеть платье, подносили украшения, а под конец очередь доходила до косметики и духов.

Марта Вильмот писала о приготовлениях: «…слуги, горничные, помада, пудра, румяна, чай, кофе, бриллианты, жемчуг, табакерки — все вверх дном и все в одной маленькой гардеробной. Умоляю, нарисуй себе эту картину, представь, как, подобно множеству бабочек, выпархивающих из куколок, мы выходим из дома в платьях из серебряных кружев, с алмазными лентами в волосах, с длинными бриллиантовыми серьгами и в прочих драгоценностях».

Не правда ли, волшебно! Но такая восторженность характерна для молоденькой веселой иностранки, для которой все ново, беззаботно. Опытные красавицы, за спиной которых множество балов и собраний, театров и визитов, заученно и скрупулезно погружались в эти сборы. Они-то знали, что появись в обществе в платье, с некстати пришитым бантом или с цветком, приколотым не там, где следовало, и вмиг подвергнешься колким насмешкам.

А приготовления к праздникам небогатых дам и девиц были неприхотливы. Городские балы отличались простотой и весельем, в отличие от величавых придворных. В 1805 году на балу у Петра Тимофеевича Бородина, откупщика и московского Креза, собралась «тьма народа». «…И жар, и духота, — писал современник. — Прыгали до рассвета. Много было хорошеньких личиков, но только в начале бала, а с одиннадцати часов, и особенно после ужина, эти хорошенькие личики превратились в какие-то вакханские физиономии от усталости и невыносимой духоты; волосы развились и рассыпались, украшения пришли в беспорядок, и платья обдергались, перчатки промокли, и проч. и проч.».

Мамаши этих красавиц стояли поодаль и в коротких промежутках отдыха всячески помогали своим чадам привести себя в порядок, правда, усилия их почти не достигали желаемого результата. На них ложилась ответственность и за выбор жениха, которого самой матушке, может быть, удастся сыскать на балу, и за подготовку дочерей к выходу. Предбальные хлопоты оказывались не столько пышными, сколько карикатурными.

Матушка с раннего утра гоняла слуг в магазины и к парикмахерам. «Иван! Сходи к мадам Мегрон, узнай, готово ли платье моей Лизаньки. Федор! Поди к г-же Рисс, выбери пару белых атласных башмаков, как можно уже — что за дело, если будут жать ногу. Беда, у Лизаньки такая большая нога! Алексей! Попроси г-на Франка, чтобы он сам пришел примерить корсет, который я ему заказала; но, Бога ради, чтобы шнурки были двойные: крепкие и прочные; скажи ему, что они всякой раз рвутся. Беда, если Лизаньку не стянуть: она похожа на раскормленную купчиху…» («Московский телеграф», 1825).

Затянут Лизоньку в корсет, так что и вздохнуть она не сможет, оденут «золушкины» башмачки, вденут в платье, перчатки натянут и всунут в руки маленький веер и маленький альбомчик, куда она будет записывать ангажирование. Хотя куда там! Самой маменьке придется упрашивать щеголей потанцевать с Лизонькой. Не прояви она смекалку и хитрость,