Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке - Винсент Дж. Питтс

Пожалуй, самым примечательным в этих заседаниях были диалоги между судьями. 26 ноября, перед тем как пригласить Фуке в палату, Ормессон перебил выступающего Сегье, указав на ошибку в его арифметических расчетах. На следующий день при подобных обстоятельствах Ормессон счел нужным зачитать предыдущие ответы Фуке на замечания Сегье. Состоявшийся же при этом диалог вызвал у коллег смех. Когда очередное заседание закрылось, заметили, что Сегье дремлет. Это указывало одновременно на его слабое здоровье и на изнурительность полемики [761].

Драмам в суде не уступали те, что разыгрывались за его пределами. На один день процесс пришлось приостановить, ибо королева Мария Терезия оказалась при смерти из-за выкидыша. Во всех церквях шли молебны, церковные процессии несли к королевскому одру святые мощи и реликвии в надежде на чудо исцеления. Мадам Фуке-старшая предложила королеве-матери народное крестьянское средство, бальзам или горчичный пластырь, и вскоре молодой королеве стало лучше. История облетела Париж, прошел слух, что в награду за услугу король простит Фуке. Но верили в это не все. Мадам де Севинье, которой рассказывали о «немного умягчившемся сердце», была настроена скептически [762].

Через несколько дней дамы Фуке, которых неведомый доброжелатель (возможно, королева-мать) предусмотрительно разместил в одном из коридоров Лувра, бросились на колени перед королем, прося милосердия. В отличие от прошлого раза, когда он по крайней мере помог мадам Фуке встать, король прошел мимо, даже не взглянув в их сторону [763]. Несколько дней спустя он сказал, что дело в руках палаты. Без сомнения, правосудие свершится, и он не желает больше ничего об этом слышать [764].

Безучастность к просьбам о помиловании не означала, что Людовик утратил к процессу интерес. Нетерпение его росло, пока шли заседания, посвященные таможенным пошлинам. Он вызывал Сегье и требовал ускорить события. Король призвал не вступать в дебаты с Фуке. Пусть канцлер просто зачитает обвинение, а Фуке затем может говорить, что хочет (этому совету канцлер, судя по всему, не последовал) [765]. Одновременно король пытался прекратить распространение тезисов защиты Фуке. Королевские чиновники ворвались в дом его брата Жиля и конфисковали найденный там тираж. Кроме того, были арестованы несколько слуг мадам Фуке, участвовавшие в издании. Мадам Фуке подала в палату ходатайство об их освобождении из-под стражи. Из-за этого Ормессон и Сегье вновь сошлись в полемике. Ормессон отметил, что материалы обвинения королевская типография издает. Канцлер парировал: король может издавать что пожелает. А мадам Фуке должна подавать прошение об освобождении не палате, а соответствующим официальным лицам королевской администрации. Один из судей, Массено, резонно заметил, что конфискация тиража не остановит распространение тезисов Фуке. Если изъять печатные экземпляры, у уличных торговцев появятся рукописные – возможно, немного подороже [766].

Сознание, что жена и мать не оставляют отважных попыток склонить на свою сторону общество и убедить короля, должно было поддерживать Фуке. Ему, несомненно, придал сил эпизод 27 ноября, когда он покидал палату после заседания. Несколько дам-аристократок, в том числе мадам де Севинье, заняли позиции у окон в доме, смотревшем на дорогу между Арсеналом и Бастилией. Фуке шел по ней в глубокой задумчивости, и тут д’Артаньян указал ему на зрительниц. В ту же минуту на лицо Фуке вернулось обычное выражение. Он поклонился и, как выразилась Севинье, принял беззаботный вид (mine riant), так хорошо знакомый друзьям [767].

На следующий день, когда рассматривались четыре займа, взятые Фуке непосредственно для передачи в казну, его роль лидера на процессе сделалась особенно заметна. Обличительные выступления Сегье оборачивались для Фуке возможностями продемонстрировать блестящую память на детали и тонкое понимание административных формальностей. Соблюдались ли они или, наоборот, нарушались, – все это бывший суперинтендант эффектно использовал для своей защиты. Не упускал он и случая направить стрелу в самого Сегье. Например, в поисках какой-нибудь простой иллюстрации в отношении цепи докладов и расписок, необходимых, чтобы потратить государственные деньги, он вдруг вспомнил и рассказал, как выплачивал Сегье разнообразные доходы от должности. Этим он поверг канцлера в полное замешательство [768].

После заседания случилось редкое событие – Фуке и обвинитель сошлись во мнениях, так как обоих не устраивал темп разбирательства. Фуке пожаловался д’Артаньяну, что заседание началось в 11.30 и длилось только три четверти часа. Такое происходило сплошь и рядом. Так что по итогам всех прошедших заседаний Фуке успел дать объяснения лишь по ничтожной доле выдвинутых обвинений. Он не понимал, собираются ли судьи доводить дело до завершения [769].

Обвинители разделяли это чувство. В воскресенье 30 ноября Ги Шамиляр, его коллега Венсан Отман де Фонтене[770] (он выступал в роли обвинителя по всем остальным делам палаты), Берье, Фуко и их подчиненные собрались дома у первого, чтобы обсудить ход процесса. Королевское пожелание поторопиться, которое он высказал Сегье, оказалось трудновыполнимым. Сегье упорно стремился всем доказать, что способен справиться с Фуке. Однако из-за преклонного возраста и плохого здоровья он не выдерживал обсуждения дольше сорока пяти минут. Обычно именно столько длилось заседание, не считая процедурной части, предшествовавшей входу Фуке в палату. Предложение не вступать с Фуке в бесконечные дискуссии канцлер отверг, хотя и допрос подсудимого на скамье «не имел целью убедить обвиняемого» [771].