Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке - Винсент Дж. Питтс

Завершая последний комментарий, Фуке потребовал, чтобы правосудие защитило его от преследователей, которые хозяйничали в изъятых у него документах и подделывали описи, хотя «при этом не обнаружили никаких доказательств», указывающих на его вину [806]. Если бы его бумаги остались нетронутыми, в них бы сохранились исчерпывающие свидетельства его крупных услуг государству. Однако все месяцы после ареста противники систематически занимались его документами. Удаляли одни, подменяли другие, подделывали или исправляли третьи. Когда дело было сделано, они организовали ложные показания не заслуживающих доверия свидетелей. То есть – показания, которые противоречили письменным доказательствам, предъявленным на суде. К прискорбию, прокурор скорее поддерживал, чем обличал упомянутых лживых свидетелей. Однако Фуке без колебаний разоблачал клевету и злоупотребления перед палатой, объединившей магистратов из ведущих судов Франции. Кто за всем этим стоит? У судей не должно оставаться и тени сомнения. Главный преступник – Кольбер, чья «клевета» побудила короля к действию. Теперь Фуке просит палату выполнить свой долг и покарать извращение правосудия. Высшая власть (королевский приказ) запрещает ему ходатайствовать о расследовании злоупотреблений, но палата вправе принимать меры к лжесвидетелям. Это было важно выполнить в назидание и для примера. Поскольку «нет ничего более постыдного», чем оставлять их безнаказанными [807].

На этой финальной, исполненной протеста ноте Фуке закончил свою речь. Его последнее выступление перед палатой было эмоциональным. Местами – гневным. Затем, как обычно поклонившись, он вышел – твердым шагом, глядя прямо перед собой и не останавливаясь для разговоров [808]. Теперь судьям предстояло выполнить свой долг.

Процесс шел к концу. Настроение обеих сторон было тревожным. Обвинители опасались, что пылкая речь Фуке и его широко разошедшиеся по рукам тезисы защиты настроили против стороны короля не только читающую публику, но и судей [809]. Диалоги между Фуке и Сегье не давали сторонникам последнего серьезных поводов сколько-нибудь уверенно рассчитывать на обвинительный вердикт. Обозленные лидирующей ролью Фуке на двух последних заседаниях, Понсе, Сент-Элен и Пюссор при коллегах выговорили канцлеру, что у него нет вещественных доказательств готовности Фуке осуществить план из Сен-Манде. Удивление на сей счет выразил даже Ормессон. Но обвинитель отклонил упрек. Доказательства были, но такие слабые, что Фуке наверняка воспользовался бы ими для дискредитации обвинения. «Ничего не весящие» и «смехотворные», как охарактеризовал их канцлер [810]. Признание Сегье повергло всех тех, кто стремился к обвинительному вердикту, в большое уныние.

Сторонники Фуке тоже тревожились. Семью предупредили, что надеяться можно в лучшем случае на ссылку. Широко ходили слухи, заставлявшие друзей Фуке вспомнить свои худшие опасения относительно Ормессона. В осведомленных кругах поговаривали, что Ормессон скрупулезно соблюдает формальности, чтобы создать впечатление непредвзятости. Однако в итоге он окажется человеком короля [811]. Мадам де Севинье, выражая чувства всех друзей Фуке, писала: «Дни тянутся очень медленно, неопределенность страшит… если все кончится так, как мы надеемся, это будет настоящим чудом» [812].

Главный персонаж этой драмы оставался на удивление спокоен, по крайней мере наружно. На следующее утро после эффектного выхода Фуке из палаты любопытный д’Артаньян нашел повод зайти в камеру в неурочный час. Узник сидел у очага и читал молитвенник. На шутливое удивление д’Артаньяна, что он ничем не занят, Фуке ответил, что у него не осталось больше дел, кроме как ждать решения суда. Каково бы оно ни было, он надеется встретить его хладнокровно. Пересказывая этот эпизод, д’Артаньян добавил, что Фуке не знал, достаточно ли рассказал, чтобы убедить судей. Однако, понимая желание короля ускорить процесс, он вопреки советам консультантов предпочел проявить инициативу и завершить защиту прежде, чем его заставят это сделать [813]. Вот чего д’Артаньян не знал, это что Фуке уже ухитрился принять собственные меры. Некая дама из числа друзей, имя которой осталось неизвестным, должна была подать ему тайный знак. Возможно, имелся в виду какой-то жест, который он мог различить из окон своей камеры в Бастилии. Этим знаком дама намеревалась сообщить узнику о вердикте прежде, чем представители суда придут объявить его официально [814]. Имея в запасе полчаса на то, чтобы взять себя в руки, Фуке был уверен, что даже худшие из новостей сумеет выслушать не дрогнув.

Показания Фуке закончились. На следующем этапе процесса дело попадало в руки докладчиков – Ормессона и Сент-Эллена. Каждый должен был подготовить краткое перечисление пунктов обвинения, доказательств, предоставленных обеими сторонами (обвинение, защита). Далее им надлежало высказать личное мнение по каждому из пунктов. Сочтя подсудимого по какому-либо пункту виновным, они должны были рекомендовать соответствующее наказание. Остальные судьи могли комментировать и задавать вопросы по ходу выступлений: выводы докладчиков ни к чему их не обязывали. Тем не менее, поскольку основная работа над процессом ложилась на плечи докладчиков, по существу лучше прочих знакомых со всеми доказательствами, их выводы имели заметный вес. Окончательное решение по каждому из пунктов принималось голосованием полного состава магистратов.

За многие месяцы, в течение которых длился процесс, состав судей значительно изменился. Ламуаньона отстранили, ле Боссю, как уже говорилось, был вынужден выйти из состава суда по королевскому приказу, а Луи Бушра – по инициативе Кольбера[815]. Франсон из Гренобля умер в 1662 году, его сменил уроженец того же города – ла Бом. Бушра[816] заменил коллега по Большому совету Киссот де Гизокур, а сына Летелье Лувуа[817], представлявшего парламент Меца, в 1662 году сменил Ферриоль из того же суда. Во время прений в ноябре 1664 года еще один судья, Файе, принимавший сторону Ламуаньона и считавшийся расположенным к Фуке, заболел. И Сегье отстранил его от участия в суде [818]. Шурин Ламуаньона Несмон, весьма уважаемый второй председатель (président а mortier)[819] Парижского парламента, умер в конце ноября 1664 года, когда процесс входил в завершающую фазу. Говорили, что на смертном одре Несмон сожалел, что голосовал против отвода Пюссора и Вуазена. Полезное признание, однако еще один голос в суде был для Фуке потерян [820].