Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке - Винсент Дж. Питтс

Договорились, что Ормессон будет выступать первым, и он прекрасно понимал, какого именно выступления от него ждут. Он объявил коллегам, что ему потребуется несколько дней на подготовку и еще несколько – на выступление. Но сейчас, чтобы не подвергаться никаким влияниям, он просит, чтобы никто его не тревожил, даже близкие друзья. «Он уходит в затвор» и не желает никаких контактов с внешним миром, написала мадам де Севинье и добавила, что, прощаясь с ним, все же высказала свое мнение [821].

Следующие несколько дней, будучи наедине со своими мыслями, Ормессон перебирал в памяти доказательства, свидетельские показания, формулировал выводы. Во всем этом он мог опираться лишь на вековые традиции права и юриспруденции. Как отметил современный исследователь Антуан Астен, две наиболее уважаемые юридические максимы того времени предлагали два противоположных подхода. Один из них гласил, что лучше оставить без наказания виновного, чем покарать невинного. Другой – что ни одно преступление не должно остаться безнаказанным [822]. Мастерство судьи, соответственно, состояло в том, чтобы понять, какой из принципов применить в каждом конкретном случае и каким образом. В части практической судей учили строго придерживаться процедурных правил, которые со временем оказались разработаны достаточно подробно [823]. Правила, в частности, предписывали, как сопоставлять вес разных категорий доказательств, принятых в уголовном судопроизводстве. Имелись в виду: признания (к процессу Фуке это было неприменимо), свидетельские показания (не менее двух свидетелей по каждому пункту обвинения) и вещественные доказательства, в том числе документы и другие артефакты, которые могут иметь отношение к предполагаемому преступлению [824]. Поскольку процедурой того времени не предусматривалось никакого состязательного процесса для оценки показаний и доказательств, собранных на более ранних стадиях расследования, ответственность за тщательное изучение всех данных на этапе принятия судебного решения ложилась на плечи магистратов. По этой причине апелляционным судьям того времени вменялось в обязанность досконально изучить материалы, собранные судами более низкого порядка. Затем им следовало отклонить или не учитывать доказательства, которые вызывали хотя бы малейшее сомнение, показания свидетелей, чья добросовестность была спорной, и так далее. Палата правосудия была особым судом первой инстанции, но целиком состояла из магистратов более высоких судов. Все они были хорошо знакомы с этим предписанием [825].

Если рассматривалось особо тяжкое преступление, за которое полагалась смертная казнь, по традиции вердикт «виновен» требовал доказательств «ясных, как день» [826]. Однако на практике те же теоретики права признавали, что субъективная оценка и произвольный вывод неизбежны, поскольку система несовершенна по сути. И вновь все сводилось к судье с его личной моралью и представлением о справедливости, которыми ему предстояло руководствоваться для принятия решения. Королевская власть и обычай служили ближайшими непосредственными источниками права. Но его абсолютный источник и образец находился в сфере божественного. Судья, таким образом, одновременно и представлял короля, и отвечал за его действия перед Богом. К правосудию как к результату стремились всегда. Как заметил через несколько лет Ламуаньон Пюссору, «честь и совесть – это главные качества [parties] судьи» [827].

Пробираясь сквозь горы материала, накопленного за три года с момента ареста Фуке, Ормессон, конечно, очень нуждался в такой опоре. В течение всего процесса он открыто критиковал многочисленные процедурные нарушения и не скрывал презрения к грубым подделкам в документах и реестрах, совершенным руками Берье и его коллег. Применяя общепринятые правовые принципы, скомпрометированные доказательства следовало отвергнуть. Допросы многочисленных арестованных финансистов добавляли очень мало такого, что обвинители могли бы использовать. Возможно, потому, что, как предположил Талон, они обличали бы и самих себя.

Чтобы получить обличительные показания от Жанена де Кастий, понадобилось три допроса и угрозы. Что до Мартена Табуре, он дал свои в обмен на обещание не предъявлять ему никаких других обвинений. Юридический канон того времени рекомендовал магистратам не учитывать показания, полученные при подобных обстоятельствах [828].

Однако и тезисы защиты Фуке не были абсолютно убедительны. Его основной аргумент сводился к тому, что финансовая система, описанная обвинением, действительно была коррумпирована. Хотя наживались на злоупотреблениях Мазарини и его ближайшее окружение, а не обвиняемый. Чтобы поверить во вторую часть этого утверждения, надо было поверить в Фуке в роли столпа добродетели в океане коррупции. Реально ли, чтобы Фуке никогда ничего не отщипнул себе от общей добычи? Хватило бы его собственных ресурсов, даже с учетом займов, чтобы вести такой экстравагантный образ жизни?[829] Не служит ли сама его расточительность законным поводом предполагать, что средства он выкачивал из казны, пусть даже конкретный механизм этого остается неизвестным? Сохранившиеся личные бумаги Ормессона указывают, что во время процесса он какое-то время плотно занимался этим вопросом и внимательно изучал счета, направленные Фуке одним из его клерков, Шарлем Бернаром, и другие аналогичные записи [830].

Кроме чисто правовых аспектов дела, Ормессон не мог не учитывать его политического измерения. Вмешательство Кольбера и других королевских чиновников могло выглядеть отталкивающим и неподобающим. Однако в том, что оно означает, сомневаться не приходилось. Интересы и намерения короля были абсолютно очевидны. Среди коллег Ормессона по палате было много честолюбивых людей, чья карьера зависела от монаршего расположения. Было крайне важно сформулировать заключение и рекомендации так, чтобы они оставляли как можно меньше места для конфронтации с королем и его министрами.