Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке - Винсент Дж. Питтс

Двенадцатого и тринадцатого ноября Ормессон зачитал последнее из сочинений Фуке. В нем бывший чиновник описал, как Кольбер, Берье и компания обращались с его бумагами и манипулировали документальными доказательствами. Этот труд Фуке являл собой новую попытку отринуть финансовые обвинения путем разоблачения источников, на основании которых они и были выдвинуты [715]. Несколько дней назад, когда Фуке отложил перо, д’Артаньян спросил, передать ли королю, что он закончил давать показания в свою защиту. Фуке с достоинством попросил д’Артаньяна передать королю, что он не уклоняется от суда и готов ответить на любые вопросы судей. Есть данные, что он просил короля распорядиться, как именно его будут заслушивать: сидя или стоя. Как бывший член королевского совета, он не хотел бы принижать статус, когда появится перед более низким собранием[716]. Король не ответил [717].

Утром пятницы 14 ноября д’Артаньян доставил Фуке из Бастилии в небольшую приемную в Арсенале. Тем временем королевские мушкетеры заняли позиции в прилегающих коридорах. В следующем зале, где собиралась палата, судьи заканчивали с формальностями. В частности, Ормессон зачитал требование обвинения признать Фуке виновным в хищениях и государственной измене. Речь шла о преступлениях, за которые его следовало приговорить к повешению, а имущество – конфисковать в пользу казны. Эта роль досталась Ормессону как докладчику. По правилам судопроизводства запрещалось какое-либо участие обвинения и защиты на стадии допроса обвиняемого в суде. Как только чтение закончилось, председательствующий Сегье приказал д’Артаньяну ввести обвиняемого.

Бывший суперинтендант вошел в зал. Первое, что он мог увидеть, – небольшой деревянный табурет (sellette)[718] перед столом докладчиков. Это было обычное размещение преступника перед судом, лицом к канцлеру и другим членам палаты, и в то же время – ответом на его вопрос королю.

Фуке показался присутствующим спокойным и сосредоточенным. Оделся он просто, в черный костюм с белым воротником, как респектабельный горожанин. Он поклонился судьям, извинился, что не надел мантии магистрата[719], на которую имеет право как бывший член парламента и которую ему запретили надевать. Все это было разминкой перед весьма важным шагом, который символизировал вынужденный выбор одежды. Фуке отказался приносить традиционную присягу перед тем, как давать показания. Иначе это бы означало, что он признает полномочия палаты. Между тем годы службы в парламенте дают ему право предстать перед парламентским судом, своими «естественными судьями». Защищая это право, заявил Фуке, он защищает его не только для себя, но и для слушателей, из которых каждый – член какого-либо высокого суда и пользуется аналогичной привилегией. Он здесь не затем, чтобы, принеся присягу, признать право палаты его судить. Но затем, чтобы разъяснять показания, которые он дал в свою защиту письменно.

Заявление вызвало резкую перепалку между Фуке и Сегье. Последний настаивал, что вопрос решен королем и что парламент не имеет никаких полномочий. Фуке парировал, что придет день, когда король осознает: его приказ имеет «нулевую силу», что «решение, вынесенное против процедурных правил (les formes)[720], решением не является и что у судей оказались связаны руки» [721]. Раздосадованный отказом Фуке приносить присягу, Сегье распорядился его увести, и судьи начали совещаться, как поступить.

Дебаты были острыми и продолжительными. Одни, следом за Сегье, утверждали, что, если Фуке не принесет присяги, надо запретить ему давать показания. Затем признать его «добровольно бессловесным»/«запирающимся» и сразу переходить к суду и вынесению приговора. Другие же, вслед за Ормессоном, напоминали, что отвечать на вопросы Понсе и Ренара палата разрешила Фуке без присяги. Многим было неловко лишать обвиняемого по уголовному делу права на высказывание – не важно, под присягой или без нее. В результате решили повторно предложить Фуке дать традиционную клятву, что он будет отвечать честно. В случае отказа продолжать слушания так. Но когда Фуке вызвали еще раз и предложили присягнуть, он снова отказался. Тогда Сегье положил дебатам конец, перейдя к вопросам, связанным с обвинениями.

Он начал со злосчастных 120 000 ливров пансиона с откупа соляного налога, подтвержденных документом, обнаруженным Кольбером на столе у Фуке в Сен-Манде. Среди бумаг Фуке в Фонтенбло нашлись и другие документы по тому же вопросу. А один из членов синдиката – организатора транзакции, некто Шателен, подтвердил, что заключал с Фуке такую сделку. То же, как Фуке первоначально объяснял ее на допросе, расходится с его письменными объяснениями. Как он может опровергнуть свое участие? Последовал длинный и язвительный диалог, в котором Фуке, пользуясь возражениями и замечаниями канцлера, рисовал все более и более детальную картину транзакции. Никаких противоречий в его объяснениях нет, настаивал бывший чиновник. Просто вначале у него не было доступа к собственным документам и к их описям, кои могли бы освежить его память. Получив к ним доступ, он сразу же смог восстановить все подробности. К тому же он не вдруг решился указать и на реального выгодоприобретателя сделки.

Пансион действительно был[722]. Он появился в 1655 году, когда откуп на сбор соляного налога выставили на торги, а две конкурирующие группы были слиты под министерской эгидой и получили франшизу[723]. Объединенной группе тогда сообщили, что пансион – обязательное условие сделки.