Фунгус - Альберт Санчес Пиньоль

Велья опустела, и в отсутствие людей ветры Пиренейских гор захватили ее улицы. Лето еще не кончилось, но по вечерам они гуляли по городу, словно заявляя о том, что отныне он принадлежит им, а не представителям рода человеческого. Из-за этого Велья напоминала кладбище. А тут еще в город повадились менайроны.

Они частенько спускались с гор, чтобы чем-нибудь поживиться, и проникали в остали. Ночью, а то и средь бела дня они навещали дома, покинутые их обитателями. Градоначальник не столько видел чудовищ, сколько ощущал их присутствие. Эти существа обладали невероятной способностью прятаться, сливаться с окружающим ландшафтом и двигаться проворно, как ящерицы. Отцу Майлис казалось, что менайроны притаились как раз там, куда в данный момент он не смотрел. Но стоило бедняге повернуть голову, как они растворялись в сумерках, он успевал заметить лишь ускользающую тень. Одно чудовище здесь, другое там – вот кто-то скрылся за углом, чуть поодаль смутный силуэт ползет по черепичной крыше, лезет в дом через окно или дымоход. Подобным образом менайроны вели себя вовсе не потому, что боялись, – они по природе своей не любили привлекать людское внимание. Чудовища проникали в дома и выносили продукты, одежду, всякие инструменты, а иногда даже мебель: как мелкие предметы, так и довольно крупные. Случалось, городской голова замечал силуэт, выпрыгивающий из окна или исчезающий за углом. Только один раз удалось ему разглядеть как следует парочку этих отвратительных тварей.

Чудовищ было двое, и облик их потрясал воображение. Отец Майлис видел, как они ковыляют из единственной на весь городок таверны. На голове у каждого громоздилось пять или шесть ящиков по двенадцать бутылок винкауда в каждом. Из-за тяжести груза и необходимости удерживать равновесие менайроны двигались с трудом; поэтому и только поэтому ему удалось рассмотреть их в конце переулка. У одного чудовища голова была огромная и плоская, словно мексиканское сомбреро, а второй с трудом брел на семи или восьми ногах – по длине они различались сильнее, чем обычно у этих существ. С ящиками на головах они напоминали африканских носильщиков-туземцев. Пучки корней, служившие чудищам ногами, волочились по земле, оставляя за собой след, словно огромные слизни. Градоначальника менайроны не заметили, вернее, пренебрегли его присутствием, как будто человек был для них чем-то вроде насекомого. Они перелезли через изгородь, стали подниматься в горы и скоро исчезли из вида.

Таково было невеселое существование, которое влачил градоначальник, в полном одиночестве обходя призрачные улицы своего городка и надеясь, что когда-нибудь Хик-Хик пожелает с ним связаться. И вот однажды это случилось, правда, совсем не так, как бедняга себе воображал.

Как-то ночью он уснул так крепко, что не услышал даже отчаянного ржания своего мула – единственного животного, оставшегося в Велье. Его стойло располагалось прямо под окнами, но несмотря на это, градоначальник спал как убитый и не проснулся, хотя испуганный мул ржал громко и долго. Утром, пробудившись, отец Майлис почувствовал под языком какой-то странный предмет. Он выплюнул его и увидел кусочек тонкого картона, сложенный пополам. Бедняга осторожно его развернул. Это было послание, написанное карандашом. Разобрать корявый почерк, похожий на каракули неграмотного ребенка, оказалось непросто, тем не менее он прочел следующее:

Я шказал тибэ, што хоцу фатаграфию, мирзавиц. Хоцу фатогрыфа, скарее, а ни то палучишь ат мине чяшку кофи с глазым тваей дочюрки, черт тибе дири

Отцу Майлис стало дурно. Он подошел к большой фарфоровой миске, в которой умывался каждое утро, и опустил голову в воду. Что случилось в его доме ночью? Сколько менайронов хозяйничало в его спальне? Сколько отвратительных пальцев касалось его губ, засовывая под язык картонку? Он все еще держал голову под водой, когда почувствовал, как что-то притронулось к его щеке. Он распрямился, холодные струйки бежали по его шее: в тазу плавало множество глаз, вырванных из глазниц их бывших хозяев.

Глаз было столько, что они сталкивались между собой, словно желатиновые шарики. Глаза собак, ворон, лошадей и мулов. Глаза, глаза всех видов и размеров. Глаза сов, лягушек и жаб. Глаза ящериц и крошечные глазенки пауков. Собачьи, волчьи и рыбьи. Глаза крыс, коров и еще не рожденных телят. Глаза мух и глаза людей. Множество людских глаз.

* * *

Когда на другой день градоначальник Вельи нанес визит Эусеби Эстрибилю, коротавшему в соседнем городке последние месяцы своей жизни, тот, разумеется, ничего не знал об этих событиях.

Это было единственное место, где можно было сфотографироваться, нигде ближе подобных услуг не оказывали. Когда кто-нибудь из немногочисленных жителей сего населенного пункта изъявлял желание лицезреть свой портрет, он направлялся к цирюльнику. У того имелась старая-престарая камера Зана-Маринетти 65-го года, напоминавшая огромный аккордеон на треноге; для магниевой вспышки приходилось пользоваться специальной трубкой. Сложность заключалась в том, что цирюльник наотрез отказался помочь отцу Майлис. Правда, он сказал гостю, что в местной гостинице проживает фотограф из Барселоны, настоящий современный художник.

Городской голова столкнулся с Эусеби в холле пансиона, когда тот отправлялся на свою обычную прогулку. Фотограф сначала никак не мог понять, почему этот толстенький человечек в белом костюме так настойчиво уговаривает его сделать какую-то фотографию, предлагая за работу огромную сумму – тысячу песет. Эусеби отказался наотрез: никакие материальные блага ему уже не были потребны. В отчаянии незнакомец упрашивал, умолял, убеждал и, наконец, даже прикрикнул на него и вцепился ему в воротник. Все впустую. Эусеби вырвался, вышел из пансиона и зашагал на поиски своей идеальной фотографии. Однако, повернув за угол, он вспомнил, что забыл дома таблетки «Алленбуриса» и решил за ними вернуться. Незнакомец так и остался в холле: сидел на стуле в полном одиночестве и рыдал, как дитя. Фотографу стало его жаль. Он объяснил гостю, что давно оставил и ремесло, и всю свою прежнюю жизнь. Теперь ему хочется одного: запечатлеть нечто невероятное. Отец Майлис немедленно воспользовался открывшейся лазейкой:

– О, сеньор, – воскликнул он, – у вас есть шанс сделать самую поразительную фотографию всех времен!

Подобные речи были более понятны для фотографа, но он все еще сомневался. Градоначальник обещал ему помочь. Что за странный маленький предмет у него в руках? Неужто фотоаппарат? О нет, этот не подойдет: Хик-Хик желал получить портрет, сделанный при помощи большой и солидной камеры. Они вдвоем отправились к цирюльнику, и отец Майлис купил у него магниевую вспышку и камеру Зана-Маринетти в придачу. Оказавшись на улице, они сразу сели в фаэтон градоначальника и отправились в путь.

Очень скоро Эусеби Эстрибиль пожалел о том, что ему так ловко запудрили мозги. Кто этот экзальтированный или даже полоумный тип, который дает ему столь таинственное поручение? Чей портрет надо сделать? И к чему вся эта спешка? Возничий все время уклонялся от ответа, слова его звучали расплывчато и неясно. При этом он явно спешил и погонял без передышки белого мула, хотя дорога была крутой и каменистой. Через некоторое время Эусеби почувствовал себя плохо и попросил своего нового знакомого остановиться: у него начинался приступ астмы, и он не мог достать из кармана таблетки, потому что повозку беспрерывно трясло. На протяжении их пути Пиренейские горы стали свидетелями смешной и трагикомичной сцены: отец Майлис, желавший как можно скорее добраться до места, не замечал страданий Эусеби, которому с каждой минутой становилось труднее дышать. Когда возничий наконец притормозил, пассажир его уже посинел. Еще чуть-чуть – и ему конец. Возмущенный фотограф выбрался из фаэтона; он ненавидел самого себя за то, что позволил так нагло себя обмануть, и пожелал немедленно вернуться назад, даже если ему придется идти пешком. Однако один-единственный вопрос городского головы заставил его отказаться от этого намерения: