Фунгус - Альберт Санчес Пиньоль

Но несчастья не могут длиться вечно. Несколькими днями позже из полиции в фотостудию явился посыльный с хорошей новостью: Зловещий Каркун уехал из города.

В том великолепном 1888 году в Барселоне проводилась Всемирная выставка, и около сотни стран прислали туда свои делегации. Власти направили в город силы порядка в невиданных доселе количествах с целью очистить улицы от всякого сброда, который портил впечатление от города. Это осложнило жизнь Каркуна, но окончательная необходимость покинуть Барселону возникла у него из-за собственной глупости. Негодяй не нашел ничего лучшего, как ограбить профсоюз анархистов, когда однажды ночью, пошатываясь, возвращался из таверны и увидел полуприкрытое окно. Зная, кому принадлежало это помещение, он неуклюже влез внутрь и утащил все деньги. Вот такая история. Свое преступление Каркун скрывать не собирался. Да и зачем? Как раз наоборот: на следующий день он хорохорился и похвалялся своим подвигом перед всеми, кто изъявлял желание его послушать: у молочницы среди коров и покупателей, в публичных домах и тавернах. Незадачливый воришка гордился своим поступком: украденные деньги принадлежали анархистам, а те боролись против капитала и, следовательно, в деньгах не нуждались.

Барселона была колыбелью анархизма на Пиренейском полуострове. На следующий день тысячи разъяренных членов профсоюза разыскивали Зловещего Каркуна, и простой взбучкой дело бы не ограничилось. И он решил скрыться. Из города, от полиции, от товарищей анархистов. Он бежал от любых проявлений Власти.

Наряд полицейских, дежуривший на Французском вокзале, видел, как он садился в поезд. Естественно, без билета: всю свою добычу, все взносы сторонников акратии он прокутил предыдущей ночью. Это было безумное пиршество: Каркун пригласил сотню беднейших бедняков Барселоны и устроил для них оргию с сотней самых дорогих проституток. Для этого он снял помещение и нанял оркестр. И, кстати, первоклассный: десять жалких музыкантов обошлись ему дороже сотни проституток.

Однако посыльный из полицейского участка, явившийся в студию, не смог сообщить хорошую новость фотографу. В бывшем заведении Наполео Аударда оставались лишь две мастерицы из тех, что красили фотографии. Они завешивали мебель чехлами из белой ткани и сообщили, что сеньор Эстрибиль уехал. Куда? В записке не было ответа на этот вопрос.

На дверях висел небольшой листок. Надпись на нем гласила: «Закрыто по причине (скорого) летального исхода».

* * *

Желая облегчить себе последний этап жизненного пути, Эусеби Эстрибиль решил напоследок подышать свежим воздухом высокогорья. Должна же в надписи на плакате «Пиренейский поезд. В обитель природы» заключаться хоть доля истины. Он доехал до последней станции этой железнодорожной ветки – маленького городка, расположенного к западу от Андорры, – и снял комнату в гостинице с полным пансионом и видом на горы.

Его положение было необычным. Эусеби ощущал себя свободным, но что может дать свобода, если нет будущего? Больной совершал длинные бодрящие прогулки по окрестностям городка и больше практически ничего не делал. Нередко он садился на кровать в своей комнате и плакал. Слезы душили его всякий раз, стоило бедняге вспомнить свою никчемную жизнь на службе у деспота, отомстить которому не представлялось возможным, ибо он был мертв.

Однако пребывание в Пиренейских горах имело для фотографа и несомненные преимущества. Главное – Зловещий Каркун исчез из его жизни. Громе того, чудесный пейзаж облегчал его агонию. Городок окружали такие величественные вершины, что любому становилось ясно: смерть одного конкретного человека большого значения не имеет. Понимание собственной незначительности помогало фотографу смириться со смертью.

Итак, последний отрезок жизни Эусеби Эстрибиля не представлял бы никакого интереса, если бы он не прихватил с собой в горы «Кодак № 1».

«Кодак № 1» – первая в мире портативная камера. Сидя на кровати в пансионе в минуты безделья – а такое случалось почти всегда, – Эусеби с удовольствием вертел в руках аппарат, изучал его и рассматривал со всех сторон. Да, несомненно, перед ним – гениальное изобретение, не похожее ни на одно из существовавших ранее. Все казалось Эусеби волнующим и удивительным: форма, запах, чуть шероховатый корпус. Никто бы не подумал, что этот параллелепипед – фотоаппарат. На корпусе виднелась кнопка в форме ключа: «You press the button».

Любопытно было и то, что камера «Кодак» могла сделать сто фотографий. Эусеби начал фотографировать, не слишком раздумывая о последствиях. У аппарата имелся затвор, но видоискатель отсутствовал, поэтому Эстрибиль наводил камеру наугад, прижимая ее к груди прежде, чем нажать на кнопку. О результатах его работы можно будет судить, когда проявят пленку, но сам он к этому моменту будет уже мертв. С этой мыслью он уже смирился.

Постепенно Эусеби пристрастился к «Кодаку». Он выбирал предметы, которые раньше, в студии, ему никогда бы не пришло в голову фотографировать: свою комнату, уголок кровати, где он любил всплакнуть… Простота в обращении с аппаратом наводила на мысли о необычных сюжетах. Эстрибиль снял свою руку, свой профиль, глаз. Он отщелкал девятнадцать фотографий просто на пробу, эксперимента ради. Однако затем Эусеби снова настигла навязчивая идея: а что, если у него еще есть шанс сделать выдающуюся фотографию? Раз так, оставалась еще восемьдесят одна попытка. Приступы удушья с каждым днем мучили его все сильнее. Внутренние ткани сдавливали легкие с обеих сторон, словно кузнечные мехи, не позволяя дышать. В таких случаях он принимал таблетку фирмы «Алленбурис» на основе menthol, eucalyptus и cocaine[15], которая облегчала его состояние. И все же любой его день мог стать последним. Неужели он умрет, так и не сделав идеальной фотографии?

На протяжении следующих месяцев Эусеби научился выбирать кадр более тщательно и щелкал кнопкой только тогда, когда надеялся получить интересный снимок. Семнадцать кадров он посвятил природе. Он любил гулять на окраине городка, доходил до подножья гор, направлял объектив своего «Кодака» вверх и фотографировал облака над вершинами, похожие на сахарную вату. Иногда он останавливал крестьян или женщин в платках и делал портреты. Они не сопротивлялись, считая его городским художником, новомодным и экстравагантным, к тому же слишком худым и, очевидно, тяжко больным. Эти люди не ошибались, но и шесть месяцев спустя, всем на удивление, он по-прежнему был жив. К этому времени Эусеби нажал на кнопку камеры девяносто шесть раз, и в запасе у него оставалось всего четыре кадра.

Одного только Эусеби Эстрибиль не мог знать: в одной из соседних долин происходили события, которые попросту не уместились бы у него в голове. Благодаря этим событиям последней неделе жизни фотографа суждено было стать самым важным этапом его существования.

Пока Эусеби расходовал сотню кадров фотокамеры «Кодак», отец Майлис превратился в градоначальника города-призрака. После того как Велью покинули две тысячи жителей, он остался один, совершенно один. Его удерживал древний инстинкт, подсказывающий, что, если менайроны нагрянут еще раз и захотят с ним поговорить, дочь его, возможно, будет спасена. По крайней мере, ему хотелось в это верить. Однако на самом деле причина такого его поведения заключалась в другом: отец Майлис не мог быть никем иным, кроме как городским головой, он не представлял себе жизни вне должности: она стала смыслом его существования. «Лучше быть первым в галльской деревне, чем вторым в Риме». Этот человек действительно стал первым среди жителей городка. А теперь оказался единственным.