Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953 - Джеймс Хайнцен

6 октября 1948 г. Прокуратура СССР информировала секретаря ЦК Кузнецова, что у следователей есть сведения о незаконном получении Букановым подарков за помощь в делах, которые поступали к нему в Военную коллегию. По словам прокуратуры, Буканов начал брать взятки в 1944 г. и с тех пор постоянно участвовал в различных махинациях65. В результате Буканова сняли с поста в Германии и вернули в Москву. В феврале 1949 г. следователи прокуратуры стали задавать ему вопросы, но до 5 сентября не арестовывали. После ареста его 9 месяцев держали в камере, не вызывая на допрос66. Через несколько месяцев Буканову предъявили обвинения в получении ряда взяток по разным делам. Он неизменно все отрицал. Больше года прошло с момента ареста Буканова до его первого процесса 24-25 ноября 1950 г., когда суд признал его виновным в получении взяток67.

Дело Буканова представляет собой пример того, как работники прокуратуры запугивали судей, обвиняемых во взяточничестве. Следователи сильно преувеличивали весомость слабых доказательств, использовали сомнительные методы, беря показания у пристрастных свидетелей и выжимая признания у обвиняемых. (Вообще во множестве дел наблюдается удивительная созвучность жалоб на принудительные методы прокуратуры.) По словам следователей, Буканов участвовал в крупной схеме взяточничества вместе с судьей Верховного суда РСФСР П. М. Шевченко. Но Шевченко, выступая свидетелем на втором процессе Буканова, рассказал судьям, что дал показания против последнего только под агрессивным нажимом следователей, «при ночном допросе в тяжелой тюремной обстановке», когда у него не осталось ни физических, ни душевных сил отрицать ложные обвинения68. Заявив, что лгал на первом процессе, Шевченко изменил показания и теперь настаивал на невиновности Буканова69.

Другой свидетель по делу Буканова, И. М. Лебедев (следователь Московской областной прокуратуры), также засвидетельствовал попытки заставить его оговорить Буканова. Лебедев поведал суду, что главный следователь Голинков на 7 месяцев запер его в карцере, добиваясь от него признания выдуманных обвинений70. Голинков хотел, чтобы он дал показания на одного или нескольких судей71. По мнению Лебедева, прокуратура толкала его на лжесвидетельство, «чтобы создать фигуры больших взяточников»72. Голинков сказал Лебедеву, что тот мелкая сошка, а следствие главным образом интересуют судьи Шевченко и Буканов73.

На своем втором процессе Буканов напомнил судьям, что никогда не был «врагом». И, уж конечно, не грешил либерализмом. Он справедливо заметил, что вся его карьера построена на борьбе с врагами революции: «Я всю свою жизнь прожил честно, и совесть у меня чиста. Я один из активнейших участников гражданской войны и разгрома правотроцкистского блока, а также чистки партии. Я ни в чем не виновен и не хочу, чтобы мое потомство было мною опорочено»74. В конечном счете с него сняли все обвинения, но до этого ему пришлось перенести почти два года тюрьмы, неоднократные допросы и два судебных процесса. «Непонятно мне – кому нужно осуждение меня?» – спросил у судей Буканов75.

Даже когда ряд работников Военной коллегии весной-летом 1948 г. попали под следствие, были сняты с должностей, а в некоторых случаях и арестованы, глава коллегии В. В. Ульрих сумел удержаться на посту, который занимал больше двадцати лет. Он родился 1 июля 1889 г. в Риге, в 1910 г. примкнул к большевикам, в 1918 г. начал работать в ЧК (политической полиции). Председателем Военной коллегии стал в 1926 г. Помимо председательства на всех крупных политических процессах 1930-х гг. он возглавлял секретное расследование убийства первого секретаря Ленинградской партийной организации С. М. Кирова в 1934 г. Почти все время сталинского правления Ульрих бесспорно являлся самым знаменитым судьей Советского Союза (соперничали с ним в этом судья Нюрнбергского трибунала Никитченко и председатель Верховного суда Голяков).

Однако в 1947-1948 гг., когда следственное дело в отношении Военной коллегии росло, как снежный ком, фортуна от Ульриха резко отвернулась. Летом 1948 г. Управление кадров ЦК (наверняка с одобрения Сталина) начало критиковать его за серьезные «ошибки». Начальник управления Кузнецов сообщил Маленкову компрометирующие сведения об Ульрихе, заявляя, что тот переступил очень опасную черту: необоснованно вмешивается в политические дела76. Согласно докладу Кузнецова, жена Ульриха А. Д. Кассель сама брала взятки и затем пыталась повлиять на мужа при рассмотрении Военной коллегией нескольких дел, включая, что самое непростительное, два дела лиц, обвиняемых в контрреволюционных преступлениях. В начале 1947 г. мать человека, осужденного за хищение государственного имущества по указу от 7 августа 1932 г. (что квалифицировалось как «контрреволюционное» преступление), обратилась к супруге Ульриха с просьбой помочь в деле сына, используя семейные отношения с Ульрихом77. Затем она же позвонила еще одному члену Военной коллегии, пытаясь заручиться его поддержкой. По словам начальника Управления кадров, Ульрих вмешался в дело, подал от имени осужденного протест и вел заседание коллегии, которое смягчило последнему приговор всего до трех лет условно.

Помимо обвинений в серьезных нарушениях профессиональных и политических правил, Ульриха дискредитировали в личном плане. В докладе говорилось, что он алкоголик, и у него имеется политически и морально сомнительная любовница-немка. Эта женщина, некая Литкенс «без определенных занятий», является «морально опустившимся человеком, алкоголиком и морфинисткой» с подозрительным политическим прошлым: «Ее бывший муж Шепелев А. В. – офицер царской армии, был связан с Троцким и [А. П.] Розенгольцем [некоторое время политически близким к Троцкому. – Дж. А".], встречался с Троцким в Стамбуле в 1929 г. после высылки его из СССР»78. Любовница Ульриха «оказывает на него большое влияние и пользуется его исключительным доверием». Ульрих незаконно выдал ей постоянный пропуск в здание Военной коллегии. Она действительно присутствовала там на процессах, в том числе на процессе «осужденного террориста». Кроме того, согласно докладу, Литкенс встречалась с родственниками обвиняемых-контрреволюционеров, чьи дела поступали в Военную коллегию, и за деньги давала им повидаться с Ульрихом. Доклад намекал, что Ульрих знал о взятке, которую дала его любовнице жена человека, осужденного за «контрреволюционную деятельность» и приговоренного к 10 годам заключения. (К тому времени, когда Управление кадров ЦК писало этот доклад, Литкенс уже арестовали и предъявили ей обвинение79.) Утверждения, что и жена, и любовница торгуют его служебным положением в связи с делами о политических преступлениях, несомненно, представляли для Ульриха особую опасность. В 1937-1938 гг. подобные обвинения в неправильном подходе к делам контрреволюционеров стоили бы ему жизни.

Ульрих, по-видимому, почувствовал угрозу своему положению во время расследования действий его сотрудников по Военной коллегии весной 1948 г. В мае он в попытках спасти собственную шкуру принялся ябедничать на других. Сталинская бюрократия порой неумолимо требовала от своих представителей «стучать» на коллег, выгораживая себя. (Пример этого феномена – дело министра государственной безопасности В. С. Абакумова, на которого донес один из подчиненных М. Д. Рюмин в 1951 г., когда сам попал под подозрение80.) Ульрих – подобно столь многим партийным работникам – стал сдавать сослуживцев. 24 мая он послал донос в Управление кадров ЦК. Ощущая давление сверху, Ульрих написал, что судья Военной коллегии А. А. Добровольский утаил компрометирующие сведения о своих родных. В частности, отец Добровольского год просидел в тюрьме по обвинению в преступлении по статье 58, которое ему потом переквалифицировали на халатность. Сестра Добровольского замужем за человеком, осужденным в начале 1945 г. за контрреволюционное преступление по статье 58 и получившим 5 лет заключения; отец этого человека расстрелян в 1937 г.81 Как обычно в сталинской системе, в то самое время, когда Ульрих пытался защититься, изобличая коллег, коллегам предъявляли требование оговорить его.