Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953 - Джеймс Хайнцен

Несмотря на предсказуемый исход, это дело, тем не менее, имело много ярких особенностей. Один из достойных внимания его аспектов заключается в том, что многие первоначальные обвинения оказались сняты, прежде чем оно попало в суд. Еще во время предварительного следствия прокуратура выпустила на свободу 34 обвиняемых. Снятие стольких обвинений весьма нетипично для советской правовой прак-тики31. И хотя военная прокуратура сначала арестовала за получение взяток больше дюжины людей, судьи признали, что действительно брал взятки только один человек – Баканов32. Нескольких судей местных военных трибуналов, на которых показал Баканов, освободили. Кроме того, пятерых из 25 чел., все же представших перед судом, председательствующий судья Ф. Ф. Каравайков оправдал за недостатком доказательств (тоже редкий случай в советской судебной практике). В конце концов суд осудил всего 20 из 61 первоначального обвиняемого.

Почему же стольких людей отпустили или оправдали? Ответить на этот вопрос помогают два примечательных письма, хранящихся в государственных архивах. 18 августа 1947 г., через три недели после завершения процесса Баканова, Ульрих горько пожаловался на ведение следствия прокуратурой. В письме, направленном «совершенно секретно» и «лично» председателю Верховного суда СССР И. Т. Голякову, он порицал методы, применявшиеся военной прокуратурой в деле Баканова33. Ульрих предупреждал Голякова, что под экстраординарным давлением прокурорских следователей главный обвиняемый Баканов оклеветал по меньшей мере сорок невиновных. Процесс, по словам Ульриха, показал, что следователи вынудили Баканова придумывать истории, изображавшие работников суда и прокуратуры взяточниками. В попытке смягчить собственную участь он дал ложные показания на десятки коллег и даже шапочных знакомых, никто из которых не имел никакого отношения к его махинациям34.

Заявление Ульриха о прокурорских злоупотреблениях тем более поразительно, поскольку он понимал, что военная прокуратура подчиняется Прокуратуре СССР; он не говорил открыто, но явно намекал, что военная прокуратура не могла предпринять подобные действия без санкции генерального прокурора СССР. Впрочем, кажется очевидным, что Ульрих считал для себя безопасным писать о неправильной работе прокуратуры. Вероятно, он полагал, что заслужил некоторую неприкосновенность, после того как выступал неизменно надежным главным судьей на политических процессах 1930-х гг. Есть, конечно, немалая доля иронии в том, что именно Ульрих, много лет с легкой душой приговаривавший тысячи невинных людей к смерти по сфабрикованным обвинениям в измене и шпионаже, сетовал на «несправедливую» тактику следователей, которые принуждали подследственного к нужным показаниям.

Второе гневное письмо, написанное в августе 1947 г. председательствовавшим на процессе Баканова судьей Военной коллегии Ф. Ф. Каравайковым, добавляет несколько ошеломляющих деталей. Каравайков винил следователей прокуратуры в том, что они во многих отношениях скомпрометировали дело. Он дерзнул заявить, что следователи, еще не приступив к следствию, уже решили «найти» крупное дело о взяточничестве в московских судах: «Изучение материалов дела Баканова и др. показывает, что предварительное следствие шло по линии раскрытия группового крупного дела о систематическом взяточничестве в судебных органах гор. Москвы [курсив мой. – Дж. А.]». По словам Каравайкова, следователи заставили Баканова оговорить десятки невинных людей, занимавших те или иные должности в московских военных судах, в том числе

нескольких сотрудников Военной коллегии, где работал сам Каравайков. По сути, он утверждал, что Прокуратура СССР использовала редкие отдельные случаи мелкого взяточничества, дабы состряпать огромный искусственный скандал.

Мнение Каравайкова, будто военная прокуратура самовольно фабриковала скандалы, затрагивавшие Военную коллегию, неверно или, пожалуй, верно только отчасти. Можно предположить, что Кузнецов сам решил пойти в атаку на Ульриха, то ли по личным причинам, то ли в рамках фракционной борьбы, но в условиях сталинской системы это кажется маловероятным. Гораздо вероятнее, что решение использовать дело Баканова для ложных обвинений против судей Военной коллегии в конечном счете требовало санкции Сталина, учитывая положение и репутацию этих судей. Прокуратура, скорее всего, следовала приказам партийных верхов. Кузнецов, как начальник Управления кадров ЦК, возможно, снабжал Сталина информацией о тревожном распространении взяточничества в военных судах, желая политически скомпрометировать Ульриха, но в сталинской политической системе было практически немыслимо, чтобы прокуратура или Управление кадров ЦК выступили против столь значительной фигуры без прямого разрешения самого диктатора.

Далее в своем письме Каравайков описал методы следствия. На процессе Баканов говорил Каравайкову и суду, что следователи требовали от него лгать на допросах: «Они ставили так вопросы: “Раз ты, Баканов, по этому делу получил 10 000 рублей и добился освобождения Макарычева из-под стражи, ты не мог это сделать один. Кто твои соучастники? Признавайся, называй людей, тебе легче будет”. Я называл людей». Когда Баканов начал оговаривать сослуживцев, следствие «не только не пресекало недопустимого поведения Баканова, сводившегося к тому, что он огульно стал “изобличать” во взяточничестве чуть ли не всех известных ему судебных работников, но лица, проводившие следствие, отдельными своими действиями даже подталкивали Баканова к такому поведению»35. Однажды ему дали свидание с женой и право переписки только после того, как он согласился ложно обвинить члена военного трибунала Московского гарнизона36. Каравайков привел ряд запротоколированных моментов, когда Баканов заявлял суду, что следователи заставляли его показывать на людей, в чьей невиновности он был уверен.

Кроме того, имеющиеся материалы показывают, что следователи особенно старались выжать из Баканова показания об участии в крупных схемах взяточничества «организованной группы» работников Военной коллегии Верховного суда37. На своем закрытом процессе Баканов признался, что ложно обвинил секретаря Военной коллегии Кевеш, которую едва знал: «Я оговорил Кевеш. Оговорил ее потому, что следователь все время добивался от меня показаний, с кем из работников Военной коллегии я был связан по своей преступной деятельности». Во время процесса Баканов рассказал судьям, что пытался отказаться от своей лжи. Но следователи обещали ему, что если он будет придерживаться прежних (ложных) показаний, то его в награду переведут из одиночки, где он томился уже восемь месяцев. Сама Кевеш на суде поведала, что от нее требовали признаний в не имевших места незаконных сделках с Бакановым. Ее постоянно спрашивали, кому из работников Военной коллегии она передавала взятки. Но она стояла на своем: «Денег я от Баканова не получала и клеветать на работников Военной коллегии не буду».

* * *

Ряд основных черт следствия по делу Баканова и военных судов предвещал грядущие расследования коррупции в верховных судах (о которых пойдет речь в главе 8). В свете имеющихся свидетельств можно сделать вывод, что следователи, несомненно по указаниям партийного руководства, еще до начала следствия решили, какого рода преступления должны обнаружить и кто должен быть в них замешан. Материалы дела представлялись в Управление кадров ЦК, которое принимало по ним свои меры. Партийные руководители, видимо, работали по определенному сценарию, который задал рамки расследованию махинаций Баканова в военных судах. Как показывает экстраординарное письмо судьи Каравайкова, следователи прокуратуры хотели найти «групповое крупное дело». И хотя в поле зрения следствия попало много работников судов низового звена, прокуратуру главным образом интересовали сотрудники – особенно судьи – Военной коллегии Верховного суда СССР.