Великая разруха. Воспоминания основателя партии кадетов. 1916-1926 - Павел Долгоруков

По настоянию отца, происходившего из петербургской придворной семьи и бывшего в молодости кавалергардом, брат по окончании университета поступил чиновником в Государственную канцелярию при Государственном совете, чтобы следовать, таким образом, традициям служилого дворянства. Это был привилегированный рассадник и первая ступень для будущих петербургских чиновников и сановников. Прослужил он там недолго, кажется, не более одного или полутора года, и, выйдя в отставку, переехал в Москву, в наше родовое подмосковное имение Волынщина Рузского уезда.

В 1891 году нам обоим пришлось работать по борьбе с разразившимся тогда самарским голодом. Я пробыл в разных местах Самарской губернии до весны, заведуя продовольственно-санитарными отрядами, оборудованными на частные средства, а брат в самой Самаре до лета 1892 года. Он принимал участие совместно с его предшественником по предводительству в Рузском уезде Московской губернии князем А.Г. Щербатовым и с нашим родственником князем А.А. Ливеном, предводителем дворянства в Бронницком уезде Московской губернии, в заведовании работами по возведению и укреплению огромной дамбы при впадении реки Самары в Волгу. Главным уполномоченным по «голодным» работам всего Волжского района был генерал Анненков, известный своими оросительными сооружениями в пустынях Средней Азии. Не знаю, насколько технически самарская дамба была целесообразно задумана и исполнена и достигла ли она намеченной цели – урегулировать устье реки Самары, но главная цель заключалась в том, чтобы дать голодающему народу заработок вместо деморализующей иногда даровой помощи. В нескольких местах губернии были организованы более мелкие и простые работы, как, например, заготовка лесных материалов или выравнивание снежных ухабов на транспортных дорогах, по которым шло огромное количество продовольственных обозов. Работы эти давали заработок нескольким десяткам тысяч голодающих.

Вскоре после работы по самарскому голоду мой брат стал принимать участие в земских и дворянских рузских уездных и московских губернских выборах и собраниях. В Москве он жил в своей квартире в половине сводчатого нижнего этажа нашего московского дома, а в Волынщине поселился в одном из четырех одноэтажных полукруглых флигелей, стоящих кругом двора этой старинной усадьбы екатерининских времен. Отец занимал другой флигель, а на лето переходил в большой дом. Волынщина находилась в шести верстах от г. Рузы, на живописных берегах реки Озерны, вытекающей из Анофриевского озера и впадающей в реку Рузу, приток Москвы-реки. В конце зимы брат стал ежегодно до самой мировой войны ездить за границу, главным образом в Италию, а оттуда в Париж с заездом в Монако, где кроме рулетки интересовался и богатейшей океанографической станцией. Затем целый ряд лет мы сравнительно мало виделись с братом, так как я поселился в своем имении в Курской губернии, стал там хозяйничать и втянулся в земскую работу. Только на Рождество и на Пасху съезжались мы к старику отцу в Волынщину. Так что в следующий десятилетний период до начала земских съездов у меня сохранилось мало воспоминаний о жизни и деятельности Павла Дмитриевича.

После ухода князя Щербатова из предводителей дворянства Рузского уезда на эту должность был избран мой брат, пробывший в ней пять трехлетий. Он купил у своего предшественника деревянный дом в Рузе, в котором принимал по установившемуся обычаю членов земских собраний, судебных съездов и т. п. Там же он устраивал совещания учителей и учительниц начальных школ. Тогда злободневным вопросом была выработка школьных сетей для достижения всеобщего обучения. Ввиду расселения большинства сельского населения Московской губернии небольшими деревнями, иногда на большом расстоянии от школы, много внимания в Рузском уезде уделялось, особенно на время распутиц и снежных заносов, устройству ночлегов при школах с так называемыми приварками теплой пищи, а также налаживанию очередных подвод для подвоза детей из отдаленных деревень. Брат принимал ближайшее участие в работе и Московского губернского земства и близко сошелся с выдающимся земским деятелем, председателем Московской губернской земской управы Д.Н. Шиповым и с некоторыми его ближайшими сотрудниками как по выборам, так и из так называемого третьего элемента. Мне не привелось быть на московских губернских земских собраниях, но мне передавали, что брат не отличался красноречием и не претендовал на него, но все его выступления носили деловой и искренний характер. Впоследствии же его общественно-политические выступления, большею частью сжатые и краткие, отличались конкретностью и силою убеждения. Главная же его работа в губернском земстве была в разных закрытых комиссиях.

Позже, когда он был уже председателем Центрального комитета партии Народной свободы, кто-то пустил про него довольно злую шутку: Lieder ohne Worte (Песня без слов), над которой он сам добродушно смеялся. Мне передал один очевидец сцену на Московском дворянском собрании, произведшую на него большое впечатление. Обсуждался вопрос об исключении из Дворянского собрания Ф.Ф. Кокошкина за его участие в подписании Выборгского воззвания. Павел Дмитриевич хладнокровно читал по карандашному наброску свою речь в его защиту, не обращая внимания на неблагоприятное для него настроение собрания, резко враждебного в отношении Ф.Ф. Кокошкина, на собрании не присутствовавшего. Но когда кто-то позволил себе грубую реплику, касавшуюся Милюкова, Павел Дмитриевич вдруг вскипел, стукнул кулаком по столу и заявил, что недостойно так выражаться о лице, ничем не запятнанном, хотя и находящемся в другом политическом лагере, чем оратор. Бедный Павел Дмитриевич не предвидел, как ему впоследствии, уже в эмиграции, придется разойтись с Милюковым по программным и особенно по тактическим вопросам. У него, впрочем, политические разногласия не переходили в личную неприязнь.

В самом начале XX столетия брат принимал деятельное участие в организации учительских обществ и союзов. Так, он председательствовал на I съезде учительских обществ взаимопомощи, происходившем в Москве на рождественских каникулах 1902—1903 годов. Во время своего предводительства брат мой получил придворное звание камергера.

Одновременно с общественною деятельностью Павел Дмитриевич стал заниматься и своими хозяйственными делами, причем показал себя достаточно практичным и предприимчивым хозяином. Главным образом он развил в наших имениях лесное хозяйство, особенно в большом лесном имении на севере Костромской и на юге Вологодской губернии в уездах Чухломском и Галичском. Имение это было запущено, далеко от железных дорог, и в нем издавна хозяйничали крестьяне, отпущенные на оброк, а дешевый лесной материал, продаваемый за бесценок, сплавлялся по реке Костроме. Брат построил большой лесопильный завод с выделкой паркета и некоторых других деревянных изделий. Особенно поднялась ценность этого имения при прохождении близ него вновь выстроенной Петербургско-Вятской железной дороги. Доходы с него шли главным образом на содержание дачи-богадельни на Охте у Петербурга, в которой содержалось около 15 старых наших фамильных служащих пенсионеров. Заведовал и привел ее в порядок также мой брат. В Волоколамском уезде, верстах в 30 от Волынщины, он приобрел близ строящейся Московско-Виндавской железной дороги большое лесное имение, из которого доставлял в Москву дрова и в котором построил также лесопильный завод. Уже будучи в эмиграции, он написал из Белграда письмо в Times, напечатанное там 5 октября 1923 года и перепечатанное в «Руле» от 12 октября, в котором он протестует по поводу появившегося в английской торговой газете перечня лесного материала в России, годного для отправки в Англию. Среди перечисленных там 26 лесных складов указан и его лесопильный завод в Костромской губернии с готовым материалом на 600 тысяч золотых рублей. В своем письме он заявлял, что при постройке завода он под него сделал в банке долг, который он или его наследники должны будут со временем заплатить. В конце письма он обращался к известной честности и порядочности англичан в торговых делах и предостерегал от покупки награбленного имущества.