Великая разруха. Воспоминания основателя партии кадетов. 1916-1926 - Павел Долгоруков

1918 год. Опять Московский Кремль. Зимой я был арестован и сидел с Шингаревым и Кокошкиным в Петропавловской крепости. Вышел я из крепости уже один. Кремль держался на запоре засевшими в нем большевиками. На Пасху они его открыли для публики. Но Светлая ночь почему-то была совершенно темна в Кремле, и площади его не были освещены. Народу было очень мало, в соборах и на соборной площади совершенно просторно. Площадь во время крестного хода была освещена несколькими плошками на Иване Великом и редкими свечами в руках людей. Было мрачно и зловеще. Об обычной торжественности и помину нет. Даже колокола московские, казалось, менее весело, как-то глухо перекликались. Разговлялся я у овдовевшей недавно М.Ф. Кокошкиной.

1919 год. Екатеринодар. Собор переполнен, трудно войти. На площади ожидаем крестного хода. Теплая южная ночь благодатной Кубани. Много московских друзей, здешние новые приятели. В склепе величественного собора прах Алексеева, впоследствии вывезенный, а на возвышенном берегу Кубани около Екатеринодара белеет деревянный крест над могилой Корнилова у фермы, где он был убит снарядом. Перед приходом большевиков тело его перенесли в другое место, но оно было ими найдено и подверглось поруганию на улицах Екатеринодара… Но в эту тихую пасхальную ночь мы не предвидели страстных седмиц, которые пришлось нам вскоре пережить; положение наше окрепло, летом мы перебрались в Ростов; вышли на большую московскую дорогу. В эту благостную южную ночь мы надеялись через год услышать другие, далекие пасхальные колокола, теперь еще более далекие…

1920 год. После оставления Ростова и злополучной эвакуации Новороссийска я перед Севастополем пробыл месяц в Феодосии и жил в одном доме с французской военной миссией. Перед Пасхой французы получили распоряжение послать транспортное судно в Сочи за беженцами. Так как в Сочи находился мой брат с семьей, которому пора было эвакуироваться, то я прикомандировался к молодому лейтенанту в качестве переводчика и помощника. В Великую субботу мы выехали. Море было совершенно спокойное. Мы с лейтенантом были одни, ехали как бы на своей яхте. Стреляли в кувыркающихся дельфинов. К Сочи подъехали в Пасхальное воскресенье на рассвете. Кавказское побережье агонизировало. Отступающие от Туапсе войска разрозненными группами тянулись по шоссе. В гостинице «Ривьера» мы посетили генерала Шкуро, принявшего командование над этими войсками. Затем у него разговление с выпивкой. Тут же духовенство приходит с крестом и поет «Христос воскресе!». Показал молодому французскому лейтенанту характерную русскую бытовую картину. Приняв на борт более тысячи беженцев, мы в тот же вечер отплыли на Ялту.

1921 год. После падения Севастополя Босфор в изумрудных берегах и мы в изгнании. Полтора года пришлось прожить в шумливом, красочном Константинополе, с его чудным Стамбулом, Золотым Рогом и живописными панорамами Босфора и Принцевых островов. Немало беды перевидало здесь русское беженство и армия в Галлиполи и на Лемносе. В пасхальную ночь маленькая посольская церковь переполнена. Стоят на лестнице, во дворе, усердно молятся о скором (!) возвращении. Свежая ночь. Ветер задувает свечи. На этом посольском дворе целыми днями толпятся беженцы, много военных, не выдержавших или побоявшихся галлиполийского испытания. Ветер, задувающий наши свечи, колышет последний Андреевский флаг на маленьком «Лукулле», на котором живет Врангель. Но скоро и этому флагу суждено было опуститься со своей мачтой на дно Босфора, а вследствие бесправия русских на чужбине виновники этого злодеяния средь бела дня даже не были привлечены к ответственности.

1922 год. В Белграде пришлось прожить тоже полтора года. Сюда приехал из Константинополя Врангель со своим штабом. Вид русского губернского города. Русская ширь. Слияние у города Савы с Дунаем, напоминает Нижний. В маленькой русской церкви на старой «гробле» (кладбище), которое теперь посереди города, идет пасхальная заутреня. Большинство стоит вокруг церкви. Через открытые низкие окна слышно богослужение. Ветра нет, и свечи не гаснут на воздухе. Впоследствии в эту церковь перенесено было большинство знамен, с русской честью вывезенных из России. Теперь они оберегаются там днем и ночью почетным караулом от Союза офицеров. Немало в этой церкви мы отпевали наших друзей и товарищей, которых приняла в свое гостеприимное лоно старая гробля за городом… Армия и беженство томятся на чужбине и в Светлую заутреню молятся о воскресении России.

1923—1925 годы. Первую Пасху я провел в Париже, когда на два месяца приезжал по общественно-политическим делам из Белграда и остановился у Маклакова в посольстве. Хорош Париж весной, с его чудными парками и авеню. В Светлый праздник верхняя и нижняя церкви не могут вместить всех молящихся и двор полон народу. И в обычные воскресные дни во время обедни здесь толпится много народу. Здесь встречаются знакомые, разговаривают, а потому двор этот прозван «брехаловкой», которая войдет в историю русского беженства. В Светлую ночь в церкви и на дворе «весь Петербург», «вся Москва». Париж все более и более притягивает к себе беженство, Берлин и Балканы пустеют, и в 1925 году это уже «вся Россия», это деловой, рабочий, финансовый, политический, культурный и церковный центр, это зарубежная русская столица. Теперь переполнение еще более, но церковная жизнь сосредоточивается не только на улице Дарю, «Христос Воскресе» раздается и в маленьких церковках в пригородах Парижа, близ заводов, на которых работают беженцы. И их обходят маленькие, но торжественные крестные ходы с мерцающими огоньками. И в самом Париже пасхальная служба совершается в недавно учрежденном Сергиевском подворье, в его величественном, стильном, древнерусском по росписи храме. Против церкви на улице Дарю во время заутрени бойко торгуют предметами разговения русские гастрономические магазины и ресторанчики. Ближайшие улицы de la Neva и Pierre le Grand полны автомобилей и автобусов. Пасху 1925 года мне пришлось уже жить в скромной комнате, так как большевики, признанные Францией (Эрио), заняли перед Рождеством посольство.

1924 год. Четыре весенних месяца я провел в Польше, подготовляясь к моему путешествию в Россию, и на Пасху я был в Варшаве. С православного собора только что начали снимать обшивку куполов. Величественное здание трудно поддавалось разрушению, и затем еще потребовалось для этого два года. Разрушена тоже хорошенькая церковь Гродненского гусарского полка. Пасхальная служба происходила в старом соборе на Праге и в домовой церкви на Медовой.

Народу очень много. С введением автокефалии православной церкви в Польше введен и новый стиль церковный. Борьба за старый стиль велась здесь отчаянная. Дошло до того, что архимандрит, сторонник Тихоновской церкви и старого стиля, застрелил митрополита Георгия, совместно с польским правительством вводившего автокефалию польской церкви и новый стиль. И, horribile dictu, большинство русских сторонников патриарха Тихона сочувствовали убийце! Заставить крестьян перейти на новый церковный стиль оказалось не так-то легко. Как в пасхальную заутреню, так и в другие праздники церкви пусты, а на обедне очередному святому в дни праздников по старому стилю церкви полны. Я прожил близ советской границы на Волыни несколько месяцев среди чисто русского, малороссийского населения и наблюдал эту упорную его борьбу за старый стиль, с которым принуждены были считаться в конце концов и администрация, и церковное начальство. Среди духовенства эта мера внесла раскол. Тех, которые в угоду начальству не служили в будни, когда по старому стилю были праздники, население стало бойкотировать и ездить в соседние приходы…