Семь клинков во мраке - Сэм Сайкс

– Ноль в чудной маске все равно остается простым нолем!

Или, может, я очень, очень хотела прикончить этого хмыря.

Я подняла взгляд. Креш пронесся мимо дымовой трубы. Темным размытым пятном мелькнул его черный клинок. Металл заскрежетал, разрубленный одним ударом, и в мою сторону покатилась тонна окутанной дымом стали.

Что-то схватило меня за ботинок, дернуло вниз. Мой вскрик заглушила труба, которая врезалась в остов там, где я была мгновение назад, отскочила и рухнула в воду.

Я глянула вниз. Кэврик уставился на меня, все еще держа в руках мой ботинок, и буркнул:

– Осторожнее.

– Да ты чо. – Я одарила его улыбкой, сама не зная почему, и притопнула. – Позволишь?

Он разжал пальцы, и я полезла дальше. Благодарностями займемся потом. Если, конечно, выживем.

Я вскарабкалась наверх, и там меня встретила мясорубка. Из крыши были вырваны куски. Вместо одной трубы красовался пенек, другая была согнута. И кругом, словно черные цветы на шипастых лозах, разметались Пеплоусты: насаженные на кривые прутья, размозженные о трубы или просто изломанные, брошенные, будто усохшие лепестки.

Над этим жутким садом, хихикая, парил Креш. Его дыхание стало хриплым, тяжелым, но он смеялся. В глазах, широко распахнутых, диких, горел восторг. Креш упивался резней и разрушением, но вдохи его делались все короче.

Он израсходовал слишком много магии.

Вот оно. Он слабел, его полет становился небрежнее. И я увидела шанс.

Креш – тоже.

– КАКОФОНИЯ!!!

Он крутанулся в воздухе, вперился взглядом в меня, беловолосую женщину на крыше. Вскинул клинок, с криком на губах ринулся прямиком к цели. Я кое-как выхватила револьвер, попыталась прицелиться, найти пальцем курок. Но мои руки дрожали.

А он был быстр.

Меч прошел сквозь мою грудь. Мои глаза распахнулись, на долгое мгновение застыв на клинке, изо рта стекла струйка крови. Взгляд остекленел, тело содрогнулось кашлем, и кровь хлынула ручьем.

Глаза Креша вспыхнули торжеством. Его улыбка стала такой широкой, что чуть не разорвала лицо. Он рассмеялся, словно не верил своей удаче, и выдернул меч.

И я рухнула на крышу, неподвижная, бездыханная.

Кровь собиралась лужей под моим трупом – всего лишь одним из множества разбросанных по крыше. Из огромной кривой раны в груди хлестал алый поток. Креш резвился, кружа надо мной, и хохотал.

Отвратительная смерть. Болезненная. Медленная.

Даже порадовало, что приключилась она не со мной.

– Теперь видишь, Какофония?! – заорал он, занося ногу, чтобы пнуть мое тело. – Видишь, что бывает, если пойти против Враки?!

Он ожидал, что ударит тяжелый мешок с костями. Но ботинок пролетел сквозь него, и Креш чуть не шлепнулся на задницу. Он моргнул, попытался пнуть снова, но обнаружил на месте плоти лишь воздух. Сощурившись, наступил ботинком в лужу крови.

Тот остался чистым.

Креш поднял взгляд на трубы, увидел, как к одной из них припал Некла, чьи глаза слабо светились фиолетовым, услышал едва различимый шепот песни Госпожи. А потом уставился на борт корабля, где стояла я.

Уставился с таким выражением… как будто…

Ну, тебе доводилось делать вид, будто ты бросаешь собаке мячик, а на самом деле он остается у тебя?

Вот типа того, только убийственнее.

– Шельма!!!

У Креша перехватило дыхание. Ветра вскинулись, сорвали его с места, вновь соткали вокруг него смерч.

– Ты!.. гребаная!..

Небесников иногда называют любимцами Госпожи. Им дарована сила полета, скорости, самого ветра, что несет их, смеющихся, над всем сущим. А цена?..

– Я!.. убью!..

Дыхание.

С каждым призывом чар оно дается труднее. С каждым полетом его остается меньше. Самым осторожным мастерам неба за всю жизнь удается отделаться лишь малыми нарушениями дыхания.

– Ты!!!

Однако Креш – не из осторожных.

Он с криком запрокинул голову. Его глаза вспыхнули лиловым светом. Песнь Госпожи, перекрывая вой урагана, заполнила небеса.

Ветер встал вокруг Креша стеной, поднимая его все выше. Обломки, искореженный металл, капли крови взвились вместе с ним, окружая его вихрем железа и агонии.

Креш вскинул руку. Великий порыв, подчинившись, пронесся по крыше и, словно кулак, ударил Неклу. Тот с криком, который тут же унес ветер, кувырком полетел за борт.

Я бы помогла, но пока была немного занята.

Креш уставился на меня. Его улыбка ужасала. Пусть я почти не слышала его за ветром, внутри урагана раздался звук, до боли напоминающий его смех.

Но я не вернулась в то место. Не увидела фиолетовый свет и свою кровь в воздухе, не услышала голос, шепчущий «Прости» из холода и мрака.

Я думала лишь о револьвере в руке, гуле ветра и словах, что сорвались с губ.

– Эрес ва атали.

Креш заложил вираж. Нацелил на меня скользкий от крови клинок. И ветер взвыл, неся ко мне Креша скоростью самой стремительной птицы.

Я не сдвинулась с места. Я подняла Какофонию. Прицелилась.

Выстрелила.

Патрон вылетел в небо никчемной крошечной молнией, которая быстро потухла. Я на мгновение задержала дыхание, отвела взгляд.

А потом мир взорвался тенями и светом.

Ибо в него беззвучным криком пришла великая золотая вспышка. Желтые лучи пронзили туман, пронзили мрак, пронзили саму ночь. Даже отвернувшись, мне пришлось зажмуриться. Несколько несчастных Пеплоустов, которые еще не умерли, заорали, ослепленные. Но я почти их не слышала.

Все заглушил Креш.

Свет ударил ему прямо в лицо. Креш завопил, лишаясь глаз, ему вторил вихрь. Он завертелся волчком, потеряв власть над полетом и ветром.

Он бросился в атаку наугад. На краткий миг стал тем безумным ураганом, что убил сотню человек.

А потом врезался в дымовую трубу.

Его отбросило от металла, и он рухнул, неподвижный, на крышу. Ветра ослабли до стона, горького плача по человеку, что по ним скользил. Они, угасая, окружили его тело, словно умоляли подняться.

Поэтично, сказала бы я.

Если бы, конечно, была способна думать не только о том, что нужно довести дело до конца.

Звук ветра траурно умолк. Вихрь медленно, как будто неловко, застыл, смертоносные деревяшки и железяки с грохотом падали вниз безжизненными обломками. И в воцарившейся тишине я расслышала, как гордый голос застонал.

Я извлекла из ножен Джеффа. Кажется, Кэврик что-то говорил у меня за спиной, что-то про осторожность. Или, может, это была Лиетт. Не знаю.