Ужас на поле для гольфа - Сибери Куинн

– Мой сын Фердинанд нашел его лежащим на полу ванной под душем, с открытым окном, как раз перед обедом, – объяснила она. – Он был без сознания, и пришел в себя только несколько минут назад.

– О, что это такое? – невнятно пробормотал де Гранден, быстро осмотрев пациента. – Друг мой Троубридж, – он подозвал меня к окну, – что вы скажете об этих симптомах: вялый, но учащенный пульс, трепещущее сердце, воспаленные глаза, горячая, сухая кожа и покрасневшее, беспокойное лицо?

– Похоже на артериальную кровопотерю, – сразу ответил я. – Но нет никаких следов крови ни на полу, ни на одежде. Вы все проверили?

– Абсолютно, – ответил он с энергичным поклоном. И обратился к молодому человеку:

– А теперь, mon enfant, прошу, мы вас осмотрим.

Он быстро обследовал лицо парня, голову, горло, запястья и щиколотки, не пропуская ничего, даже булавочного укола, не говоря уже о ране, могущей спровоцировать обморок.

– Mon Dieu, это странно, – бормотал он, – что за дьявольщина! Внутреннее кровотечение? Но… вот, regardez-vous, друг мой Троубридж!

Он отвернул воротник пижамы юноши скорее по наитию: кровавая ранка оказалась ключом к разгадке болезни. На белой груди молодого человека слева остался след, будто от присоски, а посередине – двойной ряд крошечных проколов, чуть больше иголочных, окаймленных дугами, словно парой круглых скобок.

– Вы видите? – спросил он так, будто странное пятно объяснило все.

– Но он не мог потерять кровь через это, – возразил я. – Он кажется совсем обескровленным, а через эти ранки мог вытечь едва ли кубик крови.

Де Гранден кивнул.

– Кровь не совсем коллоидна, друг мой. Она может поступать через ткань, особенно при определенном усилии.

– Или при сильном высасывании… – начал я, и он тут же перебил меня:

– О, вы сказали это, друг мой! Высасывание – верное слово!

– Но что могло так высосать кровь из человека? – я почти что впал в ступор.

– Действительно, что? – серьезно переспросил он. – Это мы и должны выяснить. Сейчас же мы здесь в качестве медиков. Инъекция морфия в четверть кубика, думаю. Распорядитесь – у меня нет лицензии в Америке.

Вернувшись на следующий день с вызовов, на крыльце я нашел де Грандена, беседующего с индейцем Джоном. Индеец Джон был что-то вроде городского дурачка; он подвязался на случайных работах по сгребанию снега, чистке печей, покосу травы – смотря по сезону, и иногда промышлял коммерческой деятельностью – разноской свежих овощей. К тому же он приторговывал сплетнями и продавал в розницу желающим нужные сведения. Безусловно, он давно уже стал бесспорным авторитетом по всем вопросам, что смог упомнить за последние сто лет.

– Pardieu, вы рассказали мне очень много, mon vieux… – закончил беседу де Гранден. Он вручил старому мошеннику горстку серебра и поднялся за мной в дом.

– Друг мой Троубридж, а вы не говорили мне, что этот город вырос на территории старинного шведского поселения, – обвинил он меня после обеда.

– Откуда мне знать, что вы хотите знать, – парировал я, усмехнувшись.

– Возможно, вам знакома старинная шведская церковь? – упорствовал он.

– Да, это старая Крайст-Черч в конце Ист-Энда, – ответил я. – Не думаю, что ее многие знают: городское население здорово изменилось с тех пор, как голландцы и шведы боролись за Нью-Джерси.

– Вы отвезете меня в эту церковь сейчас? – с нажимом спросил он.

– Почему бы нет, – согласился я. – А что случилось? Индеец Джон понарассказал вам басен?

– Быть может, – ответил он, пристально глядя на меня немигающими глазами. – Как вы знаете, не все сказки приятны. Помните, Chaperon Rouge – как вы ее называете, «Красная шапочка»? А «Синяя борода»?

– О, – рассмеялся я, – держу пари, обе они так же верны, как любая из сказок Джона!

– Не совсем так, – он поклонился. – История Синей бороды, например, – рассказ об истинных происшествиях, к сожалению. Но давайте же поспешим! Хотелось бы увидеть церковь сегодня же вечером!

Крайст-Черч, старый шведский храм, был одновременной демонстрацией того, как твердо тесаная сосна и орех могут сопротивляться разрушительным действиям времени и как за триста лет непогода может уничтожить любое рукотворное творение. Грубо окрашенные стены и короткий шпиль призрачно и бледно светились в лучах весенней луны. Покосившиеся, тронутые временем надгробные плиты, сдвинутые с неухоженных могил, напоминали испачканных белых цыплят, бегущих под защиту измазанной белой курицы.

Выйдя у калитки кладбища из автомобиля, мы пробрались через могилы, я – озадаченный, де Гранден – с энтузиазмом, почти ребяческим. Иногда он высвечивал лучом фонарика какой-нибудь памятник древнего поселенца, склонялся расшифровать полустертую надпись и, разочарованно вздыхая, следовал далее.

Я остановился зажечь сигару, но уронил горящую спичку: мой компаньон закричал.

– Triomphe![129] – вопил он. – Идите и смотрите, друг мой Троубридж! Все-таки ваш лживый друг, индеец, сказал правду! Regardez!

Он стоял около старой, изъеденной временем надгробной плиты – быть может, мраморной, но представлявшейся под лучом фонарика скорее коричневым песчаником. На ней было написано только одно слово:

– Вы привели меня сюда, чтобы изучать оригинальную орфографию первых поселенцев? – процедил сквозь зубы я.

– Ah bah! – обернулся он. – Надо проконсультироваться с ecclesiastique[130]. Он, наверняка, не станет задавать глупых вопросов!

– Нет, еще как станет! – ответил я едко.

Мы постучали в дверь приходского священника.

– Pardon, monsieur[131], – принес извинения де Гранден старому седовласому пастору, появившемуся перед нами. – Мы не хотели тревожить вас в столь поздний час, но есть один срочный вопрос, требующий разрешения. Пожалуйста, не могли бы вы рассказать нам о могиле на вашем кладбище – а именно о той, на котором написано имя «Сара»?

– Н-да… – пожилой священник был явно озадачен. – Но вряд ли я могу рассказать что-то новое, сэр. Есть свидетельства в старинных документах, что женщина, захороненная в этой могиле, была убийцей. Быть может, бедняга и не была такой грешницей, как там представлена. Несколько детей по соседству умерли загадочно, в результате какой-то эпидемии, не обнаруженной докторами, – и Сару обвинили в колдовстве. Во всяком случае, одна из матерей решила отомстить бедняге. Вера в колдовство тогда была довольно распространена: об этом говорят глупые стихи на ее надгробии о ее «бессмертном сне» и о пробуждении, упоминание о диком чесноке… – он горько усмехнулся, потом добавил: – Жаль, они не сказали, что чеснок будет расти по сей день… Старый Кристиан, наш могильщик, говорит, что не может избавиться от него – сколько бы ни выкапывал. И он распространился везде по соседству, – печально добавил он.