Они хотят быть как мы - Джессика Гудман

Джаред водит по полу разутой ногой.

– Я думаю, это из-за тебя они усложняют мне жизнь, – тихо говорит он.

Я резко втягиваю воздух.

– Выезжаю через пять минут. С тобой или без тебя.

Я протискиваюсь мимо него и спускаюсь вниз, прочь от его пристального взгляда, борясь с желанием поспорить о том, что, по его мнению, он знает обо мне и об Игроках.

В школьных коридорах царит зловещая тишина, нарушаемая лишь хлопаньем дверей металлических шкафчиков в раздевалке и приглушенными шепотками. Все ходят чуть ли не на цыпочках, словно свидетели только что совершенного преступления. Ошалевшие. Озабоченные. Жаждущие информации и трепещущие просто от того, что живы.

Я прихожу на урок английского и сажусь на свое место, рядом с Никки. Мистера Бомонта в классе не видно, что ожидаемо. Вместо него какая-то кукла с детским личиком и сальной челкой настраивает проектор.

– Сегодня мы, э-э, посмотрим фильм, – пронзительным писком объявляет она. – «Великий Гэтсби». Тот, что с Лео. Вы ведь читали роман осенью, верно? – Она пытается улыбнуться, но, не встречая ответных улыбок, хмурит брови, отворачивается и нажимает какие-то кнопки. Свет гаснет, и звучит музыка.

Сразу после первой сцены мой телефон взрывается, и имя Никки мигает на экране. «В туалете через пять минут».

Я оглядываюсь через плечо и вижу, что Никки вопросительно смотрит на меня.

Она вскидывает руку.

– Мне нужно в туалет.

Безымянная кукла даже не оборачивается. Просто машет рукой в нашу сторону, и Никки выскальзывает через заднюю дверь. Я выжидаю минуту-другую и следую ее примеру.

Туалетные комнаты в школе «Голд Кост», без преувеличения, роскошны. Повсюду расставлены маленькие корзинки, полные мятных леденцов, ватных палочек и тампонов. Причем тоже высшего качества. Не какие-то картонные, что впиваются как ножи. В каждой комнате для девочек установлен нежно-голубой кожаный диван. Обычно они зарезервированы для выпускниц, хотя, бывает, и подштанники плюхаются, когда думают, что их никто не видит. Я проделала это однажды в девятом классе, и меня тут же застукала Тина Фаулер. После этого мне пришлось целую неделю таскать ее учебники по подготовке к экзаменам.

Когда я закрываю за собой дверь, Никки тянет меня в ближайшую к дивану кабинку, достаточно просторную, как стойло в конюшне, и щелкает замком.

– Шайла. – Голос у нее хриплый, как будто она долго кричала или плакала. Хотя, возможно, и то и другое. – Ты думаешь, это сделал Бомонт? – Я прокручиваю в голове все, что мне известно. Прикидываю, что можно ей открыть. Я настолько устала лгать и изворачиваться. Держать все в себе. Поэтому решаюсь рассказать ей правду.

– Может быть. Но ты многого не знаешь. – Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза. Слова сами собой вываливаются наружу, спотыкаясь друг о друга. Я рассказываю о переписке с Рейчел. Об ее тесной уютной квартирке. О поездке в Данбери. О том, как плакал Грэм, когда говорил о крови. Как я прокралась в комнату Шайлы. Нашла крошечное сложенное письмо за нашей фотографией. Описываю выражение лица Кары, когда мы показали ей письмо. Рассказываю про сверкающие бриллианты, подаренные кем-то Шайле. Про то, как Шайла доверила свою тайну только Каре. И как эта тайна могла ее погубить.

– Не знаю, есть ли еще какие-нибудь доказательства, что это Бомонт, – говорю я. – Но наверняка это он. Ходили такие слухи. И Шайла писала, что он старше. Может, полиция что-то найдет.

Я обхватываю себя руками, пытаясь успокоиться, и опускаюсь на унитаз. Фарфор холодит бедра. Я ожидаю, что Никки выбежит из комнаты, донесет на меня, расскажет остальным, испортит все еще больше, чем я уже это сделала. Но она отступает назад, сползает вниз по стене и садится на кафельный пол, положив подбородок на колени.

– Я знала, – говорит она.

– Что?

– Я знала, что Шайла изменяет Грэму. Она мне сама проболталась. Как-то ночью, когда напилась до чертиков. Сказала, что мы никогда не поймем. – Никки качает головой. – Это было так на нее похоже – вечно притворялась, что знает больше нас. Что более опытная. Я тогда обалдела. Посоветовала ей порвать с Грэмом. Мол, так нельзя, это неправильно. И знаешь, что она мне ответила? «Не будь таким ребенком, Никки!» Ей было наплевать на наше мнение. Я даже не думаю, что она так уж сильно меня любила. Да и тебя тоже.

Слова Никки обжигают, как пощечина. Я всегда завидовала им. Мне никогда не приходило в голову, что Никки может испытывать неуверенность в чем-то – включая дружбу.

– Шайле пришлось умереть, чтобы ты подружилась со мной. Ты и она – вы всегда были вместе, одни против целого мира. Пока она не открыла мне свой секрет. Так у меня появилось преимущество перед ней. И перед тобой тоже. – Глаза Никки влажные и блестящие. Она с трудом сглатывает. – После этого она стала добрее ко мне. Я не знала, что она рассказала и Каре.

Я хочу задать ей столько вопросов, обнять и сказать, что теперь мы должны держаться вместе. Что она должна оставить свою роль тамады. Ее взгляд застывает на рулоне двухслойной туалетной бумаги с верхним листом, сложенным в идеальный треугольник, пока она продолжает.

– Но она никогда не говорила, что это Бомонт. Просто обмолвилась, что это кто-то постарше. Более искушенный. Тот, кто знает, что делает. Сказала: «Тебе повезет, если встретится такой». – Никки поворачивает голову и смотрит на меня теперь уже покрасневшими глазами. – Наверное, в чем-то она все-таки ошиблась.

Я опускаюсь на пол, сажусь рядом и накрываю ладонью ее коленку. Никки кладет голову на мои пальцы. Ее волосы свешиваются и скользят по кафельному полу.

– Я думала, все кончено, – говорит она.

– Это не закончится, пока мы не узнаем, кто это сделал.

– Я думала, мы знаем.

– Я тоже.

Мы довольно долго сидим так – по крайней мере, до конца урока, – пока Никки не прерывает молчание.

– Я скучаю по тебе, – говорит она так тихо, что я едва могу расслышать.

– Я тоже по тебе скучаю. Мне здесь чертовски одиноко. – Я выдавливаю из себя улыбку. Слабую, но все же улыбку.

– Без тебя все не так, – говорит она. – Марла вышла из игры, после того как попала в хоккейную команду Дартмута. Роберт одержим тем, чтобы придумывать все более трудные задания. Знаешь, он действительно имеет зуб на Джареда и гоняет его в хвост и в гриву.

Черт, выходит, Джаред прав.

– Генри страдает по тебе, хотя и делает вид, что забыл, – продолжает Никки. – Он просто дуется и пытается читать нам лекции о силе некоммерческой журналистики. Так и хочется сказать: «Да заткнись ты уже, мы все поняли!»

У меня вырывается смешок.

– По крайней мере, у тебя есть Квентин. – Милый, верный, талантливый Квентин рисовал идеально симметричное лицо Никки на бумажных салфетках, картонных коробках, элегантных холстах. Интересно, рассказал он ей о нашем разговоре в машине? И о том, как мы помирились?