Они хотят быть как мы - Джессика Гудман

– Перестань, Джилл. Я не хочу снова ворошить это. Мы же решили оставить все как есть.

– Я знаю, но…

Его жесткий голос прерывает меня.

– Некоторые из нас хотят оставить это в прошлом. Некоторые хотят двигаться дальше, убраться отсюда к чертовой матери и забыть о том, что произошло.

Его слова жалят. Как он мог хотеть забыть Шайлу?

– Если хотя бы сейчас ты перестала быть такой эгоисткой, то поняла бы, что мы все просто пытаемся выбраться отсюда живыми, – бормочет он.

Я качаю головой.

– Эгоисткой? Ты что, издеваешься? Как раз сейчас только я и думаю о Шайле. Я одна пытаюсь докопаться до истины. – На глаза наворачиваются горячие слезы. Сокрушительное одиночество, которое я чувствую все последние месяцы, накрывает меня с головой.

Квентин нажимает на педаль газа, и мы снова движемся вперед, поднимаясь к бухте. Оушен-Клифф едва проступает сквозь облака.

– Ну, пока ты занимаешься неизвестно чем, бросив Игроков и зациклившись на Шайле, некоторые из нас пытаются найти способ выбраться отсюда, уехать в колледж.

– Что ты имеешь в виду?

Квентин еще осенью поступил в Йель на престижную программу по изобразительному искусству. Он тогда прыгал до небес, радуясь, как и все остальные.

– Не все в этой школе богатеи, понимаешь? Не у всех есть папа-волшебник – или даже просто папа. И не каждый может просто заплатить за все. – Его голос срывается. – Со стороны можно подумать, что я живу припеваючи. Мне чертовски повезло, что у меня есть мама и Игроки. Я кручусь среди самых привилегированных людей в мире. Я это знаю. И все же по сравнению с остальными я чувствую себя дерьмом, потому что у нас нет… скажем, шести домов. Нам здесь ничего не светит. Мы с Марлой все время об этом говорим.

Мое сердце раскалывается пополам. Те из нас, у кого, казалось, были деньги, никогда не рассказывали, так ли это на самом деле. У кого-то богатство торчало из всех щелей, как у Никки и Генри. Обычно достаток можно было определить по домам и машинам, отдыху на курортах и драгоценностям. И, поскольку мама Квентина – писательница, автор бестселлеров, да и владели они одним из тех домов в колониальном стиле в Золотой бухте, я просто думала…

Должно быть, он думает то же самое обо мне. Ему невдомек, что я каждый день надрываю задницу, проводя свои одинокие обеды за подготовкой к этому дурацкому экзамену на стипендию Брауна.

– Прости, – шепчу я.

– Мне не нужна твоя жалость, – рявкает он. – Но я не хочу весь выпускной год думать о прошлом. Мне хватило переживаний еще в тот год. И страдать дальше… это чересчур утомительно. Я должен думать о будущем.

– Ну, и кто теперь эгоист? – Я надеюсь, что это звучит шуткой, как и задумано.

Квентин ухмыляется и переключает радио на волну музыки восьмидесятых, как он знает, мою любимую. Из динамиков льется песня группы Heart «Одна», и у меня вырывается смешок. Так в тему.

– Я на стипендии. – Я впервые говорю это кому-либо. Меня пронзает чувство стыда, но не за то, что я обучаюсь как стипендиат, а за то, что вынуждена это скрывать.

Квентин выпрямляется.

– Серьезно?

Я киваю.

– На основе заслуг. По программе STEM. Я должна держать средний балл не ниже 93.

– А я получил грант по изобразительному искусству. – Он улыбается. – Полная стипендия со средних классов.

– Ума не приложу, как мы будем платить за Браун, – тихо говорю я. – Там будет экзамен, и если я успешно сдам, тогда смогу претендовать на полную стипендию. Именно этим я и занимаюсь вместо обеда, где теперь не сижу за столиком Игроков. Готовлюсь, зубрю. Не знаю, получится ли сдать на отлично. Без помощи-то.

– Думаешь, тебе нужны эти дурацкие файлы? – Квентин смеется. – Ты же Джилл Ньюман. Ты рождена для того, чтобы быть в этой программе. Тебе просто нужно показать себя. – Он останавливается на красный свет и поворачивается ко мне. – Трудись, Джилл. Работай на свою мечту.

Я смотрю на его вихрастые рыжие волосы и безупречное веснушчатое лицо, и сердце щемит от доброты Квентина, а слезы щиплют глаза. Больше всего на свете мне хочется обнять его. Положить голову на его рыхлое плечо и свернуться калачиком, настраиваясь на марафон «Настоящих домохозяек». Я хочу сказать ему, что куда легче беспокоиться о Шайле, чем о собственном будущем и о том, как оправдать всеобщие ожидания. Иногда проще притвориться, что жизнь заканчивается после школы. И к чему тогда рвать пупок?

И тут я вспоминаю, зачем, собственно, искала с ним встречи.

– Я просто хочу знать одну вещь. Помнишь, в тот год, когда мы учились в девятом классе, ходили слухи, что кто-то из учителей спит с ученицей?

– О боже, конечно.

– Это ведь был Бомонт, верно?

– Ага, – не колеблясь, отвечает он. – Я тогда подвизался волонтером в администрации. И однажды подслушал, как секретарь, миссис Орман, говорит по телефону с какой-то разъяренной родительницей. Та вроде говорила, что их ребенок рассказывал, как видел Бо с ученицей. Миссис О. так переполошилась, что весь день только об этом и трындела. Она наверняка доложила Вайнгартену. Должна была. Я имею в виду, что кто-то утверждал, что в «Голд Кост» происходит растление несовершеннолетних. Это не шутка.

– И Вайнгартен пытался разобраться?

Квентин качает головой.

– Не-а. Ты же знаешь нашего дорогого директора. Всегда делает вид, будто все в порядке. Он не хотел драматизировать ситуацию, устраивать сцену, выяснять то, что предпочел бы не знать.

Квентин прав. Это еще один отвратительный штрих к портрету «Голд Кост». Всегда держать марку, сохранять статус-кво – такова здешняя политика. Этот же менталитет объясняет, почему так мало «цветных» принимают в школу каждый год. Администрация не любит это обсуждать, но факт остается фактом. Конечно, существуют инициативы по обеспечению разностороннего подхода, социальные программы, но, как однажды заметила Никки, «все это не более чем показуха». Если бы Вайнгартен действительно хотел раздвинуть границы наших классов? Нанять больше «цветных» учителей? Что ему помешало бы? В том числе и поэтому мне не терпится сбежать отсюда. Мое сердце колотится так, что стук отдается в кончиках пальцев ног. Я вдруг вспоминаю бензоколонку. Как Шайла подмигнула Бомонту. Как он смотрел ей вслед, когда она отъезжала с упаковкой пива на руле. На его лице играла улыбка. Неужели они говорили на своем тайном языке?

– Ты в порядке? – спрашивает Квентин. – Выглядишь дерьмово. Без обид.

– Мм-хм. – Я хочу многим поделиться с ним, рассказать о Каре, о письме и серьгах. Но вместо этого просто спрашиваю: «У нас все хорошо?» Квентин бросает мимолетный взгляд в мою сторону, и уголки его губ дергаются в улыбке. Он кладет руку на консоль между нами, ладонью вверх. Я хватаю ее и сжимаю изо всех сил.