Они хотят быть как мы - Джессика Гудман

Мое сердце сжимается, я не могу смотреть им в глаза. Все, чего я хочу, – это спрятаться ото всех.

– Привет, – выдавливаю я из себя, протискиваясь мимо них в дверь.

– Ну? – спрашивает мама. На ней льняная туника и массивное ожерелье. Лицо теплое и полное надежды. Она хочет поговорить об экзамене.

– Результат будет известен через какое-то время, – бормочу я. – Ты же знаешь.

Папа сцепляет руки за спиной.

– Они сказали, когда?

– Нет. – Я с глухим стуком бросаю сумку в коридоре и поднимаюсь в свою комнату, надеясь, что они поймут намек. Я просто пока не готова отвечать на их вопросы.

Я захлопываю дверь и валюсь на кровать. Разглядывая звезды на потолке, я впервые замечаю, что они поблекли и перестали светиться в темноте неоновым сиянием. Раздается тихий стук в дверь.

– Милая? Мы можем зайти на минутку?

Я не отвечаю, но дверь чуть приоткрывается.

– Мы просто хотим поговорить, – мягко произносит папа.

– Хорошо, – уступаю я. Они оба садятся в изножье кровати.

– Мы знаем, у тебя сейчас очень нелегкое время, много всего происходит… – начинает мама. И тут меня прорывает. Внутри извергается вулкан, и огонь поднимается к горлу.

Я приподнимаюсь и сажусь.

– Вы понятия не имеете о том, что происходит, – кричу я. – Вы себе даже не представляете, как тяжело мне все дается, под каким давлением я нахожусь. – Мои руки дрожат, словно по нервам пропустили ток. – Я знаю, вы многим пожертвовали, чтобы мы могли учиться в «Голд Кост», и лишь пытаюсь сделать так, чтобы вам не пришлось жертвовать еще большим. Я стараюсь изо всех сил, и, возможно, моих усилий недостаточно. Вам просто придется с этим смириться, ладно? – Папа отшатывается назад, как будто я выпустила в него стрелу.

– Милая, – вступает мама. – Я понимаю…

– Нет, – перебиваю я. – Не понимаешь. Ты даже не догадываешься, каково это – каждый день приходить туда, зная, что я могу потерять все за долю секунды. Вы всегда хотели только одного – чтобы жизнь моя стала лучше. Чтобы я преуспела. – Я размазываю сопли по лицу и ненавижу себя за то, что вываливаю все это на родителей. Они не сделали ничего плохого, но я так взбешена. Так потрясена. Мне просто нужно выговориться. – Это чертовски трудно! – кричу я. – И я стараюсь. Это все, что я могу сделать. Просто… пытаться.

– О, Джилл. – Мама протягивает ко мне руку и гладит меня по волосам. Папа садится рядом со мной, и они обнимают меня так крепко, что я едва могу дышать. Поначалу я пытаюсь освободиться, вырваться из их объятий. Но они крепче держат меня.

– Мне очень жаль, – шепчет папа. – Мы не хотели, чтобы все так получилось. – Он отстраняется. В его глазах стоят слезы.

– Мы выросли в совершенно другой среде. – Мама показывает в окно. – Семья твоего отца жила от зарплаты до зарплаты, а моим родителям было все равно, пойдем ли мы в школу. Мы хотели, чтобы у тебя все было намного лучше, чем у нас.

– Но, может быть, мы переусердствовали, – говорит папа. – Мы слишком сильно давим на тебя, хотим, чтобы ты была…

– Идеальной. – Мама грустно улыбается.

Папа кивает.

– Тебе не обязательно быть идеальной. Ты просто должна быть собой.

Звучит как поздравительная открытка, но его слова заставляют меня расплакаться еще горше.

– А если я не получу стипендию? – Мой возглас вырывается влажными мыльными пузырями, готовыми лопнуть в любой момент.

– Ну и что? Будем жить дальше.

– Но тогда я не поеду в Браун. – Мы все знаем, что это правда.

Мама кивает.

– Солнышко, с такими заслугами в учебе ты всегда можешь рассчитывать на полную стипендию в университете штата. – Она широко улыбается.

– И вы не будете разочарованы?

Папа притягивает меня к себе и обнимает еще крепче.

– Никогда.

– Я выхожу из игры.

Слова звучат резче, чем мне бы хотелось. Окончательные. Разрушительные. Но я ни о чем не жалею. Даже когда у Рейчел дрожит нижняя губа, а в глазах вспыхивает ярость.

– Ты… что? – переспрашивает она.

– Я больше не могу этим заниматься. До окончания школы остается всего несколько недель. Я пытаюсь наладить отношения с Никки, и… просто это уже слишком. – Я качаю головой, и волосы рассыпаются по моим плечам. Я намеренно утаиваю историю о том, как мне угрожал наш директор.

Здесь, в какой-то неоправданно дорогой кофейне Алфабет-сити[69], я чувствую себя анонимной и осмелевшей. Никто, кроме Рейчел, меня не знает. Я могу говорить свободно. Вот только мои слова – не более чем отмазка. Как и той ночью в сауне, я предпочитаю защищать себя, а не сражаться за Шайлу. Знаю, чувство вины будет терзать меня всю жизнь, но вынуждена напомнить себе, что дело не только во мне. Я должна уберечь и Джареда.

– Так, значит, все? Один ложный след – и ты все бросаешь? – Рейчел откидывается на спинку шаткого деревянного стула. Крошечный пластиковый столик сотрясается, и латте плещется в наших кружках размером с пиалы для мороженого.

– Похоже, у нас нет других потенциальных подозреваемых, – говорю я. Но Рейчел не реагирует. – Ты не бываешь каждый день в «Голд Кост». И не знаешь, каково там сейчас. – Я мысленно вижу лицо Вайнгартена, красное и разъяренное, и его скрюченный грозящий палец.

Рейчел прищуривается.

– Тогда объясни мне.

– Это я показала тебе письмо. И мне приходится расхлебывать последствия провала с Бомонтом.

– Просто скажи это, – шипит Рейчел.

– Ты о чем? – Мое лицо пылает. Мне доводилось видеть Рейчел такой. Слышать этот голос. Когда она, будучи Игроком, заставляла нас выпивать, танцевать, кривляться на сцене. Ярость клокочет в ней.

– Скажи это, – цедит она сквозь зубы.

Я качаю головой и вцепляюсь в кружку мертвой хваткой.

– Ты считаешь, что Грэм виновен. Думаешь, что Грэм убил Шайлу, потому что тебе так легче. Это все упрощает, и ты продолжишь жить своей жизнью, притворяясь, будто ничего не произошло. Ну подумаешь, была у тебя когда-то подруга, она умерла, и, черт возьми, это отстой. Зато будет о чем посудачить с соседками по общежитию в следующем году и поболтать на вечеринках, вызывая к себе дополнительный интерес. Шайла останется лишь пятнышком в твоей безупречной истории. А Грэм – некогда знакомым парнишкой, который просто слетел с катушек. – Она подается вперед, почти вплотную приближая ко мне лицо. Я вижу крошечные волоски между ее бровями, заждавшиеся выщипывания. – Но ты же знаешь, что он этого не делал. Знаешь, что он невиновен. Ты просто слишком труслива, чтобы действовать.