Ночные тайны - Ганс-Йозеф Ортайль

— Точно. Такой плодотворный автор, как Ханггартнер, начнет с промежуточных текстов, а закончит настоящими мемуарами. Он не сможет понять, почему должен останавливаться на полпути. Его словоохотливость сорвет все плотины, я в этом почти уверен.

Хойкен встал и указал на выход. Он не мог больше выносить запаха животных и теплого, муторного воздуха. Кроме того, блестящее предложение Байермана потрясло его так сильно, что он чувствовал потребность двигаться, выйти на открытый воздух. Преобразить черновики Ханггартнера в мемуары ему бы даже в голову не пришло! В такие минуты Георг понимал, кого имел отец в лице Гюнтера Байермана. Наверняка за последние годы Гюнтер не раз выручал старика своими многочисленными идеями.

— Давай зайдем в тропический домик, — предложил Хойкен, потому что знал: этот домик находится как раз на краю зоопарка, и они могут спокойно поговорить, пока туда доберутся.

— Что это? — Байерман остался стоять и посмотрел на него. — Ты не понял, что я предлагаю?

— Сногсшибательная идея, — сказал Хойкен и быстро пошел вперед, чтобы Байерман понял, что он не будет останавливаться возле следующего вольера. — Она укрепила мое решение прямо сейчас сделать тебе предложение, о котором я, вообще-то, хотел с тобой поговорить через пару недель.

— Догадываюсь, что ты мне хочешь предложить.

— Тогда скажи, скажи, что я тебе хочу предложить? Спорим, что ты далек от истины.

— Ты предложишь мне заняться мемуарами Ханггартнера, а в компенсацию за неприятную работу получить часть прибыли.

— Неплохо, и, если ты так хочешь, считай, что я уже согласился. Но я хотел предложить тебе другое.

— Так я не угадал? Минуту, дай мне подумать. Я хочу сам добраться. Это касается Ханггартнера?

— Нет.

— Это никак с ним не связано? Ну, тогда… Нет, тогда не знаю.

Он рассуждает как редактор, дальше его мысль не простирается. Хойкен раздумывал, как ему навести Байермана на правильный след.

— Это не касается ни Ханггартнера, ни любого другого твоего автора. Мое предложение глобальнее, такое предложение можно получить только раз в жизни.

Байерман продолжал стоять. Он не понимал, он выглядел встревоженным, словно ожидал чего-то плохого.

— Я рад твоему предложению заняться проектом Ханггартнера. Для меня это роскошное задание. А после того, как я выполню эту каторжную работу, можешь меня уволить.

Как он мог до такого додуматься! Гюнтер всегда трясся при мысли о том, что когда-нибудь его уволят. Однако было бы очень глупо уволить такого человека, как Байерман. Ведь работать для него означало жить. Если его уволят, он будет хиреть в своей маленькой квартире и посвятит остаток своей жизни созерцанию птиц на берегах Рейна. Нужно остановить Байермана, сказать, что это не должно его больше мучить.

— Я даже слышать не хочу ту ерунду, которую ты выдумал. Скажу только, что никто не посмеет уволить тебя, пока я работаю в концерне. Я сделаю так, что ты сможешь до конца жизни заниматься своими авторами, правда, не в качестве редактора.

— Что ты сказал? Как мне это понимать?

— Я хочу, чтобы ты руководил издательством, осел ты такой! — вскрикнул Хойкен. — Если мне удастся унаследовать от отца концерн, я передам издательство тебе.

Байерман покачал головой. Сейчас он стоял перед ним такой растерянный, как будто хотел попросить прощения.

— Ты шутишь, Георг.

— Вовсе нет, я не шучу, я говорю серьезно. Почему, черт возьми, мне не быть серьезным? Когда я буду возглавлять концерн, «Caspar & Cuypers» потребуется опытный издатель. На эту должность я не возьму человека со стороны. Я тебе это сразу говорю. Мне все равно, кто бы ни пришел наниматься, я откажу любому. Ты в курсе всех дел. Никто не знает издательство лучше, чем ты. Ты как раз тот человек, который мне нужен, и кроме того, с тобой мне хорошо работается.

Хойкен пошел вперед, хотя видел, что Байерман все еще стоит, словно не может понять, что говорил ему Хойкен. Конечно, о таком предложении Гюнтер не мог и подумать. Как профессиональный редактор, он никогда не мечтал быть издателем. Между издателями и редакторами никогда не было конкуренции. Издатели могли чувствовать себя спокойно, со стороны редакторов им ничего не угрожало. Имя редактора могло даже нигде не появляться — ни в книге, ни в поздравлениях, а когда в издательстве отмечали открытие выставки, на стендах никогда не было фото редакторов.

— Я слишком стар, Георг, — тихо сказал Байерман.

— Что за чепуха! Мой отец руководит концерном, хотя ему уже почти восемьдесят лет!

— Так не пойдет, Георг. Я могу создавать программы, но ничего не смыслю в финансах.

— Ну и что? Мы дадим тебе специалиста, который разбирается в финансах. Финансы — это то, чему можно научиться, но нельзя научиться сделать из записной книжки мемуары!

Теперь он почти тащил Гюнтера за собой и давно уже не смотрел на вольеры с тиграми и львами. Казалось, Байермана сейчас ничего не интересовало. Когда они дошли до тропического домика, он, как заведенная игрушка, по инерции пошел дальше по узкой, извилистой тропе между экзотическими растениями. Рад ли он? Счастлив ли сейчас хоть немного? Хойкен наблюдал за ним со стороны. Байерман втянул голову в плечи и был совсем не похож на человека, которому только что сделали самое лучшее предложение в жизни. Встряхнуть бы его и отругать хорошенько. Может, предложение кажется Гюнтеру чересчур щедрым и это так угнетает его, что он даже не способен радоваться? Вот Хойкен в последнее время мог радоваться. Еще никогда в жизни он не чувствовал такой легкости. Стоило ему только подумать о предстоящем вечере и освещенном окне его номера, как в душе уже поднималась теплая волна ожидания. Он не чувствовал своих ног, словно на голодный желудок выпил маленький глоток «Veuve Cliquot Rose». Это ожидание радости скрадывало трудности рабочего дня. Все у него получалось быстро и просто уже потому, что ко всему он относился легко и не так остро воспринимал текущие дела.

— Боже мой, — сказал наконец Хойкен, — ты бы мог хоть немного порадоваться.

Они остановились перед водопадом. Здесь висела табличка с надписью, сообщающей, что в водоеме обитают особенные птицы с нежным оперением, какой-то редкий вид голубя. На перилах сидели три птицы, такие надменные и неприступные, словно они понимали свою исключительность. Хойкен пошел дальше. Равномерный шум водопада, вокруг которого, брызгаясь, бегали дети, раздражал его. В сущности, теперь ему мешало все — это чириканье, кваканье, рычание, которое доносилось отовсюду, и эти животные, которые прятались в своих норах и все равно были заметными.

— Это совсем не то, что ты думаешь, — вдруг произнес Байерман. — Я очень рад, но должен сказать тебе одну важную вещь, о которой ты не имеешь понятия.

— О чем я не имею понятия? — спросил Хойкен. — О какой важной вещи я не имею понятия?