Ночные тайны - Ганс-Йозеф Ортайль

Когда Хойкен подошел к воротам зоопарка, Байерман уже был там. На нем была зеленая куртка с большими карманами, в руке он держал старый потертый рюкзак, как будто собирался в поход или в экспедицию. Последний раз Хойкен ходил в зоопарк с детьми много лет назад. Он вдруг вспомнил этот поход, тележку, которую тащил за собой, и спешку, которая ему тогда очень не нравилась. Он все время пытался приучить детей наблюдать за животными, но это ему никогда не удавалось. Они останавливались у вольера на три-четыре минуты, а потом уносились дальше. С Байерманом — совсем другое дело. Хойкен сразу обратил внимание на то, как медленно тот идет. Каждые сто метров Байерман останавливался и подносил к глазам бинокль. Фламинго. О чем они говорят? Маленькая стая фламинго стояла на берегу озера. Птицы двигались так неспешно и важно, казалось, их нужно было просить, чтобы они изволили сделать пару шагов. Байерман смотрел на них и что-то тихо говорил Хойкену. Движение стаи происходило, по-видимому, следующим образом: одна птица зондировала почву, а за ней следовала маленькая группка, к которой постепенно примыкали остальные. Байерман шутя назвал этот ведущий отряд авангардом. У края вольера он развернулся и пошел в другую сторону, похожий на пилигрима, который, кряхтя и молясь, совершает свой нелегкий путь.

После фламинго они подошли к сурикатам[25]. Байерман опять взял свой бинокль, хотя животные находились всего в нескольких метрах от них на песчаном, изрытом норами участке. Хойкен попытался уловить их движения, но самое большее, что ему удалось, это увидеть тесно прижавшуюся друг к другу парочку зверушек, которые стояли на бугорке и что-то высматривали. При этом они опустили свои лапки, как футболисты в ожидании пенальти. Байерман объяснил, как у них происходит разделение труда. Пока одни особи бегают в поисках пищи и складывают ее в норы, другие почти непрерывно ведут наблюдение за участком и охраняют его. Некоторые животные стояли под ярким светом лампы-обогревателя. Хойкен попросил у Байермана бинокль, чтобы рассмотреть их получше. Теперь ему было видно, как сурикаты опираются на хвост, чтобы держаться прямо. Здесь, в зоопарке, они вели себя так, словно находились на просторах Южной Африки. Они понятия не имели, что не нужно ничего охранять, а найти пропитание здесь очень просто. Хойкен думал, что зверушки могли бы жить здесь, ни о чем не беспокоясь, но инстинкт заставляет их сновать, как будто над ними все еще кружит хищная птица.

«Должен же когда-нибудь разговор переключиться на дела», — размышлял Георг, но Байерман с удовольствием ходил перед вольерами и, казалось, не собирался заниматься ничем другим. Хойкен предположил, что он изучает животных так же внимательно, как рукописи. Байерман внимательно наблюдал за поведением животных. Наблюдать отдельных животных — это, наверное, своего рода тренировка, чтобы потом лучше понимать капризных авторов с их чудачествами. Ханггартнера, например. Какому зверю он соответствует? Какому-нибудь неуклюжему и хитрому, который живет в самом центре зоопарка. Байерман сразу бы нашел аналогию.

Когда его спутник предложил пойти в обезьянник, Хойкен понял, что нужно запастись терпением. Обезьяны содержались в маленькой постройке со стеклянной крышей, через которую солнце, как в инкубаторе, обогревало тропические растения внутри. Чириканье воробьев сопровождалось криками обезьян-ревунов, которые бегали по клеткам, подвешенным над головами посетителей. Было тепло и душно, в воздухе висел запах соломенной подстилки, лежащей для того, чтобы шаги людей не тревожили животных. Однако последние все равно были раздражены, потому что это был их дом. Обезьяны хрипло ревели, волновались и иногда демонстративно опорожнялись прямо на головы людей, как будто считали их отпускающей свои бесполезные комментарии глупой шпаной.

Через пятнадцать минут Хойкен сел на скамейку, потому что устал ходить от вольера к вольеру. Байерман сел рядом и первый заговорил о деле:

— Я внимательно просмотрел черновики Ханггартнера. Будет непросто сделать из них читабельную книгу.

— Но почему же? Там сотни страниц. Из трехсот получится один том.

— В основном это записки, которые он почти слово в слово перенес в свои романы. К тому же в них много афоризмов. «Каждый писатель усердствует в своем желании пережить себя». Это неоригинально и неинтересно, это просто ужасно. Сейчас никто не пишет афоризмы.

— Ты хочешь сказать, что у нас не получится состряпать из этого книгу?

— Нет, ничего такого я утверждать не хочу. Книгу мы состряпаем, вот только какую… Если немного сократить его записи, оставив их в той же последовательности, в какой они велись, мы получим первый том на четыреста-пятьсот страниц. Мы можем преподнести это читающей публике как своеобразную мастерскую большого писателя, которая представляет собой сокровищницу его мыслей и позволяет приобщиться к его творческому процессу. Как вариант, можно поменять порядок записей и сделать из них маленькие рассказы. К примеру, первый рассказ был бы о твоем отце и его встрече с Ханггартнером, о его роли в творческих поисках великого писателя. И что-то в таком духе под названием «Пережитые истории».

— Ты хочешь продать ханггартнеровский коктейль как мемуары?

— Да, совершенно верно, это моя идея.

— Но как мы это сделаем? Ты читал когда-нибудь мемуары, состоящие из коротеньких историй, которые занимают самое большее три четверти страницы? Ни один книготорговец не возьмет у нас такой товар. Мы провалимся с такой смелой авантюрой.

— Минутку, я еще не закончил. Мы снабдим записки промежуточными текстами. Эти тексты свяжут рассказы в одно целое, они будут вводить читателя в соответствующий отрезок времени, разъяснять и обрамлять записки.

— Промежуточные тексты? Ты что, думаешь, Ханггартнер позволит, чтобы мы приправляли его заметки промежуточными текстами?

— Да, позволит, и по одной простой причине.

— Я хочу ее услышать, мой милый.

— Он позволит, потому что промежуточные тексты будет писать сам.

— Сам?!

— Сам. Ты ему все спокойно объяснишь, оказывается, ты хорошо с ним ладишь. Объяснишь, что у него есть выбор: или мы издаем все как каменоломню его великих мыслей, или мы моделируем черновики так, чтобы сделать их интересными для читателя. Первая формулировка принесет ему пятьдесят тысяч аванса, вторая — четверть миллиона.

— Четверть миллиона? Ты понимаешь, что говоришь?

— Отлично понимаю. Кстати, это ты подал мне такую гениальную идею. Название, которое ты предложил — «Страсти души», — тому причиной, потому что это название самое лучшее для всей книги. Это мне стало ясно, как только я начал читать. Оно, к сожалению, не подходит к запискам Ханггартнера. Мы должны их перестроить и приукрасить, чтобы они соответствовали названию. И может быть, Ханггартнер загорится и одарит нас еще одним своим произведением в виде промежуточных текстов.

— Ты имеешь в виду, что он не удовлетворится промежуточными текстами?