Кровь и золото - Энн Райс

– Ты обладал привлекательностью, которой не было уостальных, – наконец объяснила она. – Дело не только в твоей красоте,хотя она имела большое значение. Ей всегда была важна красота. Она рассказаламне, что слышала о тебе от одной женщины, когда еще жила на Крите.

Не смея перебивать, я уставился на нее во все глаза.

– Много лет назад та римлянка забрела на остров Крит, –продолжала девушка. – Она искала тебя, говорила о тебе: Мариус из Рима,патриций по рождению, ученый по призванию. Та женщина любила тебя. Она неоспаривала прав Эвдоксии на остров. Ей нужен был только ты. Убедившись, чтотебя там нет, она уехала.

От горя и волнения я лишился дара речи. Пандора! Впервые затриста лет я получил от нее весточку.

– Не плачь из-за нее, – нежно сказала Зенобия. –Это случилось так давно! Конечно, время лечит любовь. А если не лечит, это ужебеда.

– Не лечит, – невнятно произнес я со слезами наглазах. – Что еще она говорила? Пожалуйста, расскажи мне все, чтовспомнишь, любую мелочь.

Сердце билось у меня в груди как безумное. Казалось, явообще позабыл о том, что у меня есть сердце, а теперь оно вдруг обнаружилось.

– Что еще? – Зенобия помолчала. – Пожалуй, большеничего. Та женщина была бы сильным врагом. Эвдоксия всегда в первую очередьдумала о соперниках. Уничтожить ту женщину она бы не смогла, но и определить,откуда у нее столько силы, ей не удалось. Ее загадка оставалась без ответа,пока в Константинополе не появился ты, Мариус-римлянин, – в блистательныхалых одеждах, с кожей белой, как мрамор, вечерами шагающий по городу срешимостью смертного.

Она умолкла. Подняла руку и поднесла ее к моему лицу.

– Не плачь. Это ее слова: «...с решимостью смертного».

– Откуда же ты узнала о Матери и Отце? – спросиля. – И что означают для тебя эти слова?

– Она произносила их с изумлением, – ответилаЗенобия. – Говорила, что ты безрассуден, если не безумен. Но, видишь ли,она всегда бросалась из крайности в крайность – так уж была устроена. Эвдоксияпроклинала тебя за то, что Мать и Отец оказались в нашем городе, но в то жевремя хотела привести тебя в свой дом. По этой причине меня пришлось спрятать.Но мальчиков она оставила, ведь их она любила меньше.

– А Мать и Отец? – повторил я. – Ты знаешь, ктоони такие?

Зенобия покачала головой.

– Знаю только, что они у тебя – или были у тебя, когда она оних говорила. Мать и Отец – самые первые из нас?

Я не ответил. Но поверил, что больше ей ничего не известно,пусть с моей стороны это и было опрометчиво.

Настал момент проникнуть в ее разум, призвать на помощьспособность увидеть ее прошлое и настоящее, познать ее мысли – от самыхпотаенных до мимолетных.

Она смотрела на меня ясными глазами, не задавая вопросов,словно чувствовала, чем я занимаюсь – или пытаюсь заниматься. Казалось, она несобирается что-либо скрывать.

Но что я выяснил? Только то, что она сказала правду: «Большея ничего не знаю о твоей бессмертной красавице». Она проявляла терпение, новнезапно меня окатило волной неподдельной скорби: «Я любила Эвдоксию. Тыуничтожил ее. И теперь не можешь оставить меня в покое».

Я встал и снова зашагал по комнате. Пышная византийскаяобстановка душила меня. Толстые узорчатые драпировки наполняли воздух пылью. Впомещении не осталось и щелки, куда проникала бы свежесть ночи, – слишкомдалеко находились мы от внутреннего садика.

Но что мне было нужно? Избавиться от этого существа? Нет,избавиться от сознания, что она существует, что я повстречался с ней, что явообще ее видел... Но разве такое возможно?

Мои размышления прервал какой-то звук, и я осознал, чтонаконец-то пришли Авикус и Маэл.

Минуя череду комнат, они добрались до спальни и, войдя, сизумлением увидели потрясающую юную женщину, сидевшую на краю необъятнойпостели, устланной многочисленными покрывалами.

Я молчал, давая им время оправиться от шока. Авикус сразу жеиспытал к Зенобии такую же симпатию, как к Эвдоксии, хотя девушка пока что непроизнесла ни слова.

В Маэле я отметил подозрительность и легкую озабоченность.Он испытующе посмотрел на меня, вполне владея собой. Красота молодой женщины непроизвела на него чарующего впечатления.

Авикус пододвинулся поближе к Зенобии, и, наблюдая за ним,глядя, как в его глазах разгорается страсть, я нашел выход. Я увидел желанныйвыход совершенно четко, и в этот миг меня охватило чувство глубочайшегосожаления. Торжественный обет одиночества тяжелым бременем обрушился на душу,словно я принял его во имя божества – впрочем, так оно и было. Я принял его воимя Тех, Кого Следует Оберегать. Но нельзя было думать о них в присутствииЗенобии.

Что же до юной красавицы, то ее гораздо больше тянуло кАвикусу – возможно, из-за его мгновенного и совершенно очевидного интереса, чемк отстраненному и подозрительному Маэлу.

– Спасибо, что пришли, – сказал я. – Мне известно,что вы не испытывали желания появляться в этом доме.

– Что случилось? – спросил Маэл. – Кто она такая?

– Спутница Эвдоксии, спрятанная от нас до окончания битвы.Теперь, когда все позади, появилось это дитя.

– Дитя? – мягко переспросила Зенобия. – Я неребенок.

Авикус с Маэлом снисходительно улыбнулись, хотя на еесерьезном лице отразилось неодобрение.

– Я ничуть не младше, чем была Эвдоксия, когда ей передалиКровь, – объяснила Зенобия. – «Никогда не передавай Кровь человекуболее зрелого возраста, – говорила моя создательница, – ибо болеезрелый возраст порождает страдания вследствие привычек, приобретенных всмертной жизни». Все рабы Эвдоксии получали Кровь в моем возрасте и становилисьуже не детьми, но теми, кто готов к вечной жизни во Крови.

Я ничего не сказал, но ее слова навсегда остались со мной.Обрати внимание. Навсегда. Через тысячу лет настал момент, когда слова этиобрели для меня особый смысл, они возвращались ко мне каждую ночь, мучая итерзая меня. Но мы уже скоро подойдем к этому моменту: тысячелетие пронесетсяпочти незаметно.

Так на чем я остановился?

Да. Зенобия произнесла свою короткую речь по обыкновениюнежно и кротко, а когда замолчала, я заметил, что Авикус совершенно очарован.Правда, я понимал, что это отнюдь не означает всецелой и бесконечной любви, новидел, что все преграды между ним и девочкой стерты.

Он сделал еще один шаг по направлению к ней, но, казалось,не представлял, как выразить восхищение ее красотой, а потом бесконечно удивилменя, заговорив первым.