Годы, тропы, ружье - Валериан Правдухин

Незаметно до ночи просидели мы на берегу со старым промышленником и только при звездах вернулись в избушку.

Два дня проливной дождь не выпускал нас с пасеки. И наконец с гор подул прохладный ветер. Обрывки туч рваными клочьями стали опадать за горы. Обнажились голубые просветы неба. Решаем двинуться вверх по Малому Тургусуну на Коровяк, В прежние годы там медведи бродили веснами, как коровы на пастбище.

Мне довелось идти с Агафоном Семеновичем по левой стороне реки. Зазубрин и Лопатин отправились правым берегом. К полудню мы уже забрались в глухие медвежьи места. Высокие хребты сдавили реку с обеих сторон. В бинокль мне удалось увидать спутников, ползущих вершиной хребта далеко позади нас. Их путь оказался длиннее и утомительнее нашего.

Агафон Семенович посвящает меня в тайны медвежьей охоты:

– Весной у нас легче всего добыть зверя. Осенями он уходит в берлог. Место для лежки он выбирает на крутиках и утесах, туда и доступу, почитай, совсем нет. Белошный зверь ложится в берлог с Воздвижения, а подгорный – с Покрова. На волю он показывается на Благовещение. Тогда по горам мало еще прогалызин, и зелени на талесах нет. Ходьба для зверя узкая. Вот по этим местам, – показал он на восточные склоны, – он и захаживается пастись. Как к вечеру или поутру тени пойдут, он под тенью и выходит на прозеленки и начинает шапериться. Здесь я много зверя побил, еще больше, конечно, попугал. Это самые притонные места и для соболя и для медведя.

Теперь мы карабкаемся в гору долиной ручья, засыпанного сплошь крупным камнем. Нигде не видно и капли воды, но внизу, как под аркой, непрестанно ревет ручей. Сквозь шум доносится короткий посвист сеноставок. Я спрашиваю промышленника, не испугаю ли я медведей, если попытаюсь застрелить зверка.

– Стреляй, не опасайся. Зверь ни глазам, ни ушам не верит. Не раз доводилось мне подходить к нему по чистому лугу из-под ветру. Уставит на тебя свои щелки, ну, тогда не шевелись, он ничего не поймет. Если ты его не одушнил, он не потревожится и за пятнадцать шагов. Одушнишь, тогда забеспокоится, завертит башкой, норку вверх подымет, тут уж не медли, надувайся и юхай по нем скорее.

«Кошечку» оказалось убить совсем просто. Пока мой спутник рвал чеснок, я подкараулил зверка, высунувшегося из-под камней. Сеноставка немного покрупнее суслика, чуть-чуть потемнее его окрасом, с красивой голубой подшерсткой, с крысиной мордочкой и курдючком на месте хвоста.

Скоро мы вползли на вершину, откуда стали видны крутые склоны хребтов. За нами по-прежнему высились Лбы – темно-серые башенные скалы, названные Агафоном Семеновичем «монастырем».

– Там можно спасаться, с сосны в реку бросаться, – смеялся он.

Ниже шли серые и черные россыпи. По вершинам, еще запятнанным снегом, одинокими деревьями разбежался темный круглый кедрач. По северным склонам – пихтач и среди него нежная, только что начавшая невеститься кудрявая береза. По полянам серый кустарник, тарнач-чилига, зеленый черемушник, а низом, куда редко заглядывает солнце, – бахрома сплошного пихтача. И всюду по диким прорезам гор, – узкие прозеленки и гребни скал, бегущие книзу. Какими жалкими козявками казались наши сотоварищи среди этого каменного дикого величия!

Солнце уже коснулось линии гор, длинные тени побежали по их восточной стороне. Мы стали зорко осматриваться вокруг. Глаз то и дело встревоженно натыкался на камни, напоминавшие зверя. Но бинокль рушил наши надежды.

– Эх, заинтересовать бы где одного! – жадно вздохнул пасечник.

У меня уже улеглось острое напряженное ожидание, я стал бесцельно любоваться массивами вздыбленной вокруг земли, как вдруг услышал взволнованное кряканье Агафона Семеновича. Я посмотрел на него. Лицо старика перекосилось восторгом. Черные круглые глаза остро загорелись. Он крепко ухватил себя за бороду, словно удерживая на месте. Дрожал, как разгорячившаяся лошадь. Не отрывая сверкавших восторгом глаз от дали, он боком надвинулся на меня, ухватил меня крепко за плечо и прохрипел:

– Мотри, мотри… Зверь, зверь, зверь… ходит…

Старик был вне себя. Его знобило. Думая, что зверь рядом с нами, я судорожно схватился за винчестер.

– На той стороне, там, под кустами, на прозеленке. Вот туда смотри!

Я быстро вскинул бинокль и сразу же поймал медведя в поле зрения. Тяжелый черный обрубок, медленно переваливаясь, двигался в полугоре за Тургусуном. По прямой линии до него было меньше километра.

– Какой черный! – взволнованно прошептал я.

– Какой тебе черный? Буланый, буланый! – заорал вдруг Агафон Семенович, рванув меня за плечо. – Не туда смотришь!

Но я ясно видел, как отливалась на медведе темная, почти вороная шерсть, как тяжело колыхался его тяжелый зад.

– Да черный же, Агафон Семеныч, черный!

– Буланый, тебе говорю, серебряный зверь, – старик начинал сердиться. – Смотри на еланку, на самое зеленое место. Видишь куст черемушника, – так левее его.

Я посмотрел. Там ходил другой, действительно светлый, почти серебристый медведь, покрупнее первого. У меня задрожали руки, – что тут делать?

– Флаг давай скорее! Ладь, ладь! Два зверя! Сымай быстрей рубаху-то! Сымай! Кол давай!

Лицо старика горело огнем, глаза сверкали. Он выхватил у меня из рук мою черную фуфайку, нацепил ее на палку и начал махать.

– Где наши-то? Смотри за ними в бинокль.

Старик неистово крутил фуфайкой над головой. Но Зазубрин и Лопатин медленно ползли по хребтине, высоко над медведями, не замечая ни нашей суетни, ни зверей. Позади нас высились Лбы, мы были на их теневой стороне, и увидать нас было трудно. Старика по-прежнему трясла лихорадка.

– Делай еще флаг! Из чего, говоришь? Штаны сымай! Да скорее!.. Не видят. Идут! Уходят от зверя! – Старик стонал, выл, ревел, бранился, молил Бога, призывал духов, грозил охотникам кулаком, швырял в сторону зверей гнилушки, рычал на них…

– Может быть, речку попробуем перейти? – робко спросил я и тут же понял нелепость вопроса.

– Куда там! Вон ревет как! И-э-эх! – взвыл промышленник, потрясая головой. – Скинуть бы мне десяток лет, не задумался бы, утонул бы, а зверя добыл!.. Эх, крылья бы, – порхнул бы, как рябок! – Старик опустился на землю и, стоя на четвереньках, не переставал следить за зверем.

В этот момент там, вдали, на узком хребте, выйдя в полосу света, маленький Лопатин остановился, подозвал Зазубрина. Даже на таком расстоянии я сразу понял, что они увидали зверя. Зазубрин выпрямился, скинул мешок, поймал на привязь собаку. Я сказал об этом старику. Он вскочил на ноги и стал смотреть на охотников. Но их уже не было на горе. Только через пять минут мы увидали их в прорезе горы. Они заходили на ветер к медведю. Агафон Семенович просветлел. Он снова схватил флаг и начал махать им в сторону зверя, торопя охотников. Велел и мне делать то же самое. «Скорее шагайте!» – кричал старик, хотя за шумом Тургусуна его голос услыхать не было возможности. Но он не переставал командовать, вопить и бегать по горе. Особенно он взволновался, когда Буланка, как ласково называл он теперь зверя, двинулся в сторону охотников. Медведь перешел прозеленку и подходил к невысокому каменному хребту, отделявшему его от охотников.