Годы, тропы, ружье - Валериан Правдухин

– Без табаку было трудно, а так мы привычные…

До Кутихи оставалось меньше двадцати километров. Но, переправившись через реку, мы оказались просто-напросто на необитаемом острове, – от последнего перед Кутихой селения Парыгино нас отделяли три стремительно-глубокие протоки. Как их преодолеть? Лодки есть, но они на той стороне протоки. Мы рисковали остаться Робинзонами на Бухтарминском острове. В подражание английскому герою, я пошел с ружьем осматривать свои будущие владения и добыть на варево уток. Но это оказалось трудным. Сбитый с воздуха пестрый гоголь был унесен протокой. Я бежал за ним с полкилометра, продираясь по густому тальнику, но его выкинуло в Бухтарму… Тут я услышал темпераментный вой Зазубрина. Нам посчастливилось. Через реку переправлялись два верховых казаха, – они согласились доставить нас в Кутиху.

Казахи оказались веселыми, беспечными парнями, но плохими водниками. Старший из них должен был отправиться через протоку верхом за лодкой. Он явно трусил. Три раза он подъезжал к берегу и, покачивая от страха и удивления головой, возвращался назад. Заехал в воду, потом решительно повернул обратно, выехал на пригорок, подумал, сбросил с себя тюбетейку на землю и ринулся вперед с отчаянным криком: «Опыр мой!» (Беда!) Но как только увидел, что лошадь вот-вот всплывет, опять вернулся… Теперь он снял сапоги, бешмет и, оставшись в одной синей рубахе и исподних штанах, отчаянно устремился вперед, гикая и визжа…

Вечером в сумерках, мокрые, но довольные, мы подъезжали к Кутихе.

Меня поразил прозрачный, совершенно неподвижный, покоем дышавший горный воздух. Широченная долина, еще не просохшая и томящаяся паром, узким перешейком уходила в горы. Горы внезапно встали на ее пути. Там была Кутиха – в этом горном закутке. Громадные массивы закрывали наш путь. Вечер. Пашни. Костры и горы. Оранжевая апельсинная плесень на камнях. И над всем этим в высоте бледно-сизые, сиреневые, с буйными очертаниями, усмиренными облаками, далекие снеговые горы-белки… Вздыбленное море гор, побеждаемое благостным алтайским миром зелени, вод, цветов, медвяного и маслянично-пихтового океана запахов. По-особому ласковые и близкие звезды лежали на земле, на горах. Рев горной речки Тургусун был похож на клокотание большого артельного самовара. По склонам гор совершенно неподвижные огни – весенние палы. Как камни-самоцветы, они напоминали древние жертвенники. Казалось, кто-то ветхий этим светом умилостивляет духов гор. За этими горами не было уже ничего. Это был настоящий конец земли, подлинный край света.

Стало сразу понятным и ощутимым языческое поклонение золотым горам со стороны старожилов-сибиряков. Живыми вставали теперь в ночи рассказы о легендарной стране Беловодья, алтайском граде Китеже. До сих пор о нем еще грезят неразговорчивые, с тяжелой поступью кержаки. Мне не раз пришлось слышать о новых переселенцах, идущих и теперь в светлые края, где земля свята, не тронута человечьими руками, где нет никаких начальников, где текут белые воды, люди никогда не изнашивают «чирков», мягких сапог, где платье не тлеет и где живут святые люди, почитающие за грех убийство птиц и зверей. Так мне рассказывал о Беловодье старый пасечник Валов. Его дядья сами ходили искать эту страну в старые годы. Не раз кержаков, «черных от голодовок, заблудившихся гужеедов», пригоняли из Китая, из Монголии. Но мечта упряма – она вставала снова, как только алтайцы ссорились с начальством. От экономических обид они искали утешения в сказке…

Кутиха весной отрезана от мира. На юго-востоке бушует Бухтарма. В волость, Зыряновский рудник, нет доступа. На север путь к Уймонам загражден Холзунским хребтом и рекой Хамиром. С запада к поселку вплотную подошла бешеная речонка, приток Бухтармы – Тургусун. Но нам во что бы то ни стало нужно было пробраться в горы, хотя бы глянуть на медведей на воле.

В первый же вечер к нам собрались зверовые промышленники. Началось горячее обсуждение планов охоты, рассказы о зимнем промысле на белку, соболя.

– Никто не ждал разливов в такую рань. Коренная вода бывает к Троице, а сегодня она раньше пошла, да еще как!

После шума и гвалта решили утром отправиться на Развилы, километров за сорок в горы, к месту слияния Малого и Большого Тургусуна, на пасеку кержака Агафона Семеновича – опытнейшего зверолова, – по рассказам Зазубрина, жившего там прошлое лето, – и человека широкого размаха и редкостной души.

Отправлялось с нами в путь еще пять человек. Двое были попутчиками до своих пасек; Лопатин и Семен, сын Агафона, собрались с нами побродяжничать за медведями, пятым был семидесятилетний старик, нанятый сторожить пасеку. Шестилетний карапуз, сын Лопатина, провожающий отца, присматриваясь, как старик неуклюже громоздится на лошадь, спросил:

– Никак, это польской старик-то?

Его глаз сразу отличил человека полей – иной, не алтайской повадки. Пасечник прибыл в Кутиху из Барабинской степи и раньше никогда не бывал в горах.

Алтайцы, как и их лошади, были все на подбор – небольшого роста, ловкие крепыши, неторопливые, подобранно аккуратные. Вещи были уложены в кожаные сумы, перекинуты через седла.

Дорога километров восемь шла под горой, по берегу Тургусуна. Здесь она была довольно удобной и широкой. Проложили ее французы – «мосье Жиро», – арендовавшие до войны Зыряновские рудники. Они пытались поставить на Тургусуне гидроэлектрическую станцию – «турбины», как называли ее алтайцы, – для электролиза цинка, но разлив в 1911 году сорвал плотину. Теперь на этом месте среди дикого пихтача странно одиноко высился трехэтажный деревянный корпус, предназначавшийся для рудоразборки. Алтайцы горделиво рассказывали, как Тургусун насолил «буржуям».

– Вот и теперешние арендатели – англичане – удумали Тургусун через гору перепустить. Что-то сумление народ берет. Возможно ли это?

По краю ходят слухи, что новые концессионеры рудников – общество «Лена Гольдфильдс» – хотят построить огромный сифон и направить часть Тургусуна другим руслом, через гору.

Теперь дорога наша резко свернула от реки и тропой пошла через увалы. Кто бы из российских крестьян согласился проехать там, где мы пробирались до пасеки? Тропа вилась по таким крутизнам, заваленным камнями, деревьями, толстым слоем снега, что лошади то и дело падали, спотыкались… Малоопытная казахская лошадь, идущая под рослым Зазубриным, раза два уже упала, и Зазубрин с бранью барахтался по брюхо в снегу. Не раз нам приходилось переезжать глубокие овраги, по которым скакали пенистые ручьи. Густой пихтач, покрывающий здесь все горы, бил всадников по лицу, а часто совсем загораживал тропу. Впереди ехал с топором в руках Лопатин, рубил ветви, иногда спрыгивал с лошади и возился над бревнами, принесенными с вершин снежными оплывинами. Поражали глаз встречавшиеся среди густого леса правильной формы поляны, просеки, сбегавшие полосами с вершин. Это ранней весной здесь прошла подтаявшая громада затвердевшего снега, снося все на своем пути. Прошлый год под такой оплывиной погибли два казаха, гнавшие на белки табун. Лопатин подростком тоже попал однажды под оплывину, но чудом уцелел, укрывшись в яму, образовавшуюся от вывороченного корневища векового дерева.