Патруль джиннов на Фиолетовой ветке - Дипа Анаппара

Взрослые смотрят на меня в ужасе, как будто я сказал слово, которое нельзя произносить вслух, потому что оно приносит несчастье.

– Почему бы тебе не помочь маме поискать Руну на базаре? – предлагает мне Папа.

Папа и аббу Кабира-Хадифы нанимают авторикшу, чтобы тот повез их по больницам. Мы с Ма и амми Кабира-Хадифы идем на Призрачный Базар. Мимо нас едут машины, но они больше не шумят. Между мной и миром выросла стеклянная стена.

Мы с Ма проходим по переулкам Призрачного Базара, спрашивая про Руну-Диди. Описываем ее снова и снова.

– Ей двенадцать, – говорит Ма.

– Тринадцать через три месяца, – говорю я. Мой день рождения через месяц после Диди.

– Волосы завязаны в хвост, с белой резинкой, – говорит Ма.

– Серо-коричневый сальвар-камиз, – говорю я. – Форма государственной школы.

– Вот такого роста, – говорит Ма, указывая на свои плечи.

– На ней были черно-белые кроссовки, – говорю я.

– У нее была школьная сумка коричневого цвета.

Удача нам не улыбается, но это все равно лучше, чем сидеть дома. Ма постоянно звонит Папе и с облегчением выдыхает каждый раз, когда он отвечает: «Ничего, ничего». Я молюсь Богу, Психу, призракам, которые парят над Призрачным Базаром и чьих имен я не знаю. Не хочу, чтобы Руну-Диди была в морге. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Мы идем в переулок тхэк. Анда-валла принимает доставку яиц, сложенных в пластиковые лотки и привязанных к седлу байка, на котором сидит человек, не снявший шлем. Четвертак и его банда насмехаются над полусонным пьяницей, лежащим на земле. Их ноги тычут пьяного в ребра. Четвертак никогда не сдает экзамены, поэтому сегодняшний день для него такой же, как и любой другой.

Четвертака Ма тоже спрашивает про Руну-Диди. Не думаю, что Ма знает, кто он, но зато Четвертак знает, о ком говорит Ма. Его рот распахивается, он щелкает пальцами на своих лакеев, достает мобильный телефон из заднего кармана черных джинсов и прокручивает на нем что-то вверх и вниз. Если это он украл Руну-Диди, то он хорошо это скрывает; он выглядит очень удивленным.

– Это та, что всегда бегает, да? – говорит он, не сводя глаз с мобильного.

Ма кивает, кажется, шокированная, что Руну-Диди знаменитость.

Четвертак просит нас подождать и ходит туда-сюда, делая звонки. Он приказывает своей банде «искать Руну повсюду». Он представляется Ма как сын прадхана.

– Мой отец обеспокоен тем, что происходит в вашей басти, – говорит он. – Он делает все возможное, чтобы помочь.

– Твой отец не может поговорить с полицией? – спрашивает Ма.

– Он поговорит, – говорит Четвертак. – Сейчас идите домой. Мы сообщим вам новости.

Я рассказываю Ма о Самосе и о том, как он может вынюхивать запахи. Ма почти не слушает, просто говорит: «Держись подальше от бездомных собак, у них бешенство». Мы проходим мимо чайной Дуттарама, и я объясняю ему, что Руну-Диди пропала.

– Что же творится в этом мире? – говорит он. – Кто же это делает с нашими детьми?

Его собственные дети в школе, в безопасности, и даже не в нашей басти.

Он спрашивает у Ма, не хочет ли она чаю, платить не нужно, но она отказывается.

Самоса выходит из своего домика под тележкой, отряхиваясь от обрезков потемневшего кориандра, которые ради смеха высыпал на его пятнистый мех продавец самосы, и обнюхивает мои ноги. Самоса может найти Руну-Диди, понюхав меня; мы брат и сестра.

– Где она? – спрашиваю я Самосу, толкая его вперед.

– Джай, иди сюда, – говорит Ма.

Самоса бежит к себе в домик. Он не может найти Руну-Диди, понюхав меня. Я слишком сильно воняю.

Мы все ищем и ищем Руну-Диди: на базаре и на свалке, где спрашиваем детей-мусорщиков и Бутылку-Бадшаха про Диди. Я пытаюсь думать, кто мог украсть ее. Это не чача по ремонту телевизоров, потому что он в тюрьме, и не пятнистый мальчик, и не Четвертак, потому что он не знал, что Диди украли. Остаются джинны и преступники, которые мне незнакомы.

Слезы Ма оставляют дорожки на ее щеках и вокруг губ, которые, кажется, синеют. Когда мы наконец поворачиваем домой, она идет, опираясь на меня, и от ее веса я клонюсь вбок. На нас пялятся соседи.

Дома Ма вынимает рамку с грамотой Руну-Диди из нашего свертка ценных вещей у двери и разворачивает намотанные вокруг нее дупатты.

– Помнишь день, когда Руну ее выиграла? – спрашивает она.

Я не помню. Мама почти никогда не приходит к нам в школу, поэтому не думаю, что она видела, как Диди бежала.

– Одна из ее партнерш в тот день уронила палочку, – говорит Ма, – но Руну бежала очень быстро, и их команда все равно победила.

Кто-то стучит в дверь. Это Фатима-бен. Она заставляет Ма взять наполненную чем-то коробочку для ланчей.

– Роти и субзи, ничего особенного, – добавляет она. Потом заговаривает о Буйволе-Бабе. – У меня сердце болит с тех пор, как я его нашла… таким, – говорит она. – Кто мог поступить так жестоко, и зачем, даже представить себе не могу. Это не сравнить с тем, через что проходите вы, конечно…

Когда она уходит, Ма кладет коробку для ланчей на кухонную полку.

Шанти-Чачи также приносит нам еду, только завернутую в фольгу.

– Пури, твои любимые, Джай, – говорит она.

Я кладу ее еду на коробку Фатимы-бен.

Ма и Шанти-Чачи выходят на улицу, чтобы обсудить что-то взрослое.

Я смотрю на сложенные у стены книжки Руну-Диди. На гвоздях висит ее одежда. Ее штаны для йоги лежат на табуретке для ног в ожидании урока в пятницу.

Я чувствую запах Руну-Диди от ее одежды и от подушки, на которой до сих пор вмятина посередине от веса ее головы. Если я буду смотреть на нее достаточно долго, то похититель или плохой джинн, что украл Диди, отпустит ее. Я все смотрю и смотрю. Мои глаза болят, но я не отвожу взгляд.

Когда зазвонил школьный звонок, все кинулись вон из класса, но она осталась за партой, без спешки расправляя уголки страниц учебников и разглаживая складки дупатты так, чтобы они образовали ровную V на груди. Она чувствовала, как натянута ее накрахмаленная форма, сперва бережно замоченная на несколько часов в рисовой воде, затем промытая и развешенная на бельевой веревке, где она сохла, впитывая каждый уличный запах: специи, смог, козье дерьмо, керосин, дым горящего дерева и сигарет биди. И какой вообще смысл в стирке, любила восклицать ее ма. К концу вечерней тренировки форма все равно становилась влажной и липкой от пота.

Ма не могла понять, зачем Руну тратит столько сил ради нескольких часов, в течение которых ее одежда выглядела так, словно над ней потрудился гладильщик-валла. Ма не могла понять про нее ничего. Никто не мог.