Мадам «Нет» - Екатерина Максимова

Морис часто говорил, что Большой театр – мечта его жизни. Наконец он впервые приехал, так серьезно готовился, так ждал этих гастролей и… ничего, никакой реакции! То есть публика-то восторженно принимала – балеты Бежара стали откровением, ничего подобного наш зритель раньше не видел! Но в прессе – полная тишина! Конечно, Бежар обиделся, он даже просто не понял, ведь у них на следующий день после премьеры во всех газетах обязательно отзывы появляются. А тут – ничего и никого! Никто из официальных лиц даже не встретил Бежара, чтобы проявить элементарную вежливость! Казалось, что вымерло все Министерство культуры и вся дирекция Большого театра. Кто-то заболел, кто-то куда-то срочно уехал, все попрятались! Даже некоторые артисты в театре на всякий случай делали вид, будто никто не приехал, ничего не происходит. Мы с Володей просто на части рвались, чтобы обеспечить хоть какой-то мало-мальски приличный прием, хотя бы видимость приема. Пригласили всю труппу (двадцать восемь человек!) к нам домой. Мама была в ужасе: «Как?! Нужны разные вилки под разные блюда, где мы столько возьмем? Как рассадим? Стульев не хватает! Где они вообще все поместятся?!» А они пришли, спокойненько расселись прямо на полу (они вообще привыкли так сидеть) и чувствовали себя прекрасно! Маму все сразу стали называть «мамой», потому что «Татьяна Густавовна» выговорить не мог никто. Солистка труппы, прелестная большеглазая Рита Пулворде (которую мы шутливо прозвали «Рита Полведра» – она не понимала, но отзывалась), после первой рюмки даже произнесла прочувственный тост: «Я так счастлива, что мы все здесь собрались! И дом такой чудесный, и мамочка так все вкусно приготовила! Я вам так благодарна!» Нам, конечно, было приятно, но восприняли мы эти слова как вполне естественные. А вот бежаровские ребята просто остолбенели: оказывается, Рита никогда в жизни ни капли спиртного в рот не брала, ни речей не произносила, да и вообще всегда слыла молчуньей – слова из нее не вытянешь: «да», «нет» – и весь разговор! И вдруг такой тост! Ну а потом Рита выпила еще одну рюмку водки, пришла на кухню и сказала: «Мама, меня надо куда-нибудь положить…» А мы еще долго сидели, разговаривали – чудесный вечер получился!.. Потом в буфете Большого театра наши артисты «скинулись» и устроили для труппы Бежара что-то вроде банкета. Но, конечно, все не прикроешь: слишком бросалось в глаза постоянное отсутствие официальных лиц во время гастролей. Конечно, Бежар и обиделся, и расстроился.

После его отъезда нам тоже хватило огорчений. Мы с Володей хотели танцевать тот фрагмент из «Ромео и Юлии», который Бежар нам разрешил исполнять. Но кроме разрешения автора, творца, самого Мориса Бежара, требовалось еще добиться одобрения этого номера нашими чиновниками от культуры. Сами-то они, конечно, создать ничего не могли, но вот разрешать-запрещать (особенно запрещать!) и решать, нужно ли советскому зрителю смотреть западную хореографию, – вот это умели замечательно. Сколько мы ходили, просили, чтобы нам позволили танцевать Бежара! Ведь шел уже в СССР спектакль «Ромео и Юлия», публика его видела целиком. Но то были гастроли зарубежной труппы, а теперь требовалось включить «сомнительный» номер в репертуар Государственного академического Большого театра, и тут возникли очень серьезные осложнения…

А пока мы танцевали дуэт из «Ромео и Юлии» за границей – много танцевали, во все свои концерты его вставляли. Однажды на такой концерт в Париже пришел министр культуры Демичев, который тогда находился во Франции в составе правительственной делегации. И ему понравилось! После выступления Демичев подошел к нам со словами: «Какой изумительный дуэт! Как вы прекрасно танцуете! Мне так понравилось!» А мы, воспользовавшись моментом, тут же попросили: «Петр Нилович! Мы бы хотели этот номер и в Москве танцевать, но нам не разрешают!» Поскольку министр уже произнес, что ему понравилось, уже одобрил, то ему ничего не оставалось, как изобразить возмущение:

– Как? Почему? Какая глупость! Конечно, вы должны танцевать такой интересный номер!

– Может быть, когда мы приедем в Москву, как-то это с вами обсудим?

– Да-да, конечно!

Приехали, пришли к нему на прием, поговорили – но в театре ничего не изменилось, танцевать Бежара нам так и не дали, а Демичев пошел на попятную.

Все решилось во многом благодаря Плисецкой. Она тоже работала с Бежаром и находилась в весьма похожем положении: за границей балеты Бежара («Болеро», «Айседору» и «Леду») Майя танцевала уже не раз, а в нашей стране ей запрещали их исполнять. В ситуации обостренного конфликта Плисецкая тоже начала создавать свой репертуар, ставить свои спектакли. Как она все пробивала, с какими боями! В какой-то момент, чтобы сгладить конфликт (газеты шумели, что Майе Плисецкой не дают танцевать в Большом театре!), ей разрешили сделать программу из балетов зарубежных балетмейстеров. И Майя, зная про наши хождения-прошения, заявила: «Прекрасно! Мне они ничего сказать не посмеют!» – и вставила наш номер в свою программу. Объяснила так: «Мне нужно время, чтобы переодеться, передохнуть; какое-нибудь па-де-де из “Дон Кихота” здесь не годится, оно нарушит стиль вечера. Мне необходим именно этот фрагмент из “Ромео и Юлии”!» Вот так в 1979 году наш номер включили в репертуар (правда, ненадолго): дуэт из «Ромео и Юлии» шел между «Гибелью розы» на музыку Г. Малера в постановке Р. Пети и «Кармен-сюитой» Ж. Бизе – Р. Щедрина в постановке А. Алонсо, в которых блистала Майя Плисецкая. Однако разрешение начальства носило характер компромисса – в первом отделении вечера все-таки показывали традиционную «Шопениану» (и я знаю, что многие зрители приходили в театр сразу ко второму отделению).

Еще одной моей работой на сцене Большого театра, состоявшейся скорее вопреки, чем по воле руководства, стал балет «Гусарская баллада», поставленный Дмитрием Брянцевым в Большом театре в 1980 году (о телебалетах Брянцева будет рассказано в отдельной главе). Идея поставить для меня «Гусарскую балладу» на балетной сцене принадлежит Александру Аркадьевичу Белинскому (либретто он написал еще в шестидесятых годах). Уже тогда предполагалось сделать этот балет в Большом театре. Однако сложилось так, что спустя много лет Брянцев сначала поставил «Гусарскую балладу» в Ленинграде на сцене Кировского театра, а я станцевала ее, когда он перенес свою постановку в Большой. После обращения Т. Н. Хренникова (автора музыки балета) Григорович тогда довольно быстро дал согласие на перенос спектакля, хотя сам в Кировском балет не видел (не смотрел он его потом и в Москве). Брянцев высказал пожелание, чтобы центральную партию в Москве танцевала я. А я специально приезжала в Ленинград, чтобы посмотреть постановку, мне хотелось станцевать Шуру Азарову – такой роли в моем репертуаре еще не было… Брянцев начал репетировать и поставил практически половину балета без официально подписанного Григоровичем приказа. Дима неоднократно пытался встретиться с главным балетмейстером, звонил ему, но все безрезультатно – у Григоровича не находилось времени. В общем, если бы мы ждали официального разрешения, «Гусарская баллада», наверное, так никогда и не вышла бы в Большом театре, потому что приказ появился, когда балет был фактически завершен (и подписал приказ в конце концов кто-то другой, не Григорович).