Ветер и вечность. Том 1. Предвещает погоню - Вера Камша

Дорогу заступает лебедь, вытягивает шею, разевает желтый с черным клюв, раздается переходящий в плеск скрежет.

– Ключи, осторожно! Ключи! В сторону! …

Так вот почему алаты ключи зовут «лебедями». Опять эти водоросли, не запутаться бы, и кувшинка, надо же, какая зеленая. Сорвать бы для матери, не сейчас, потом, сейчас вперед сквозь хлынувший ливень.

– Питер… Держись… Сейчас!

– Клаус! Создатель, это Клаус!!!

– Спокойно!

Кувшинка становится звездой, разлетается брызгами, будто чашку разбили, и пропадает. Ладно, почти добежал, вот он, край полыньи и цепляющиеся за него руки, совсем близко, но впереди под водой злится «лебедь», туда нельзя. Вот же дурак, алебарду оставил, а у нее длинное древко… К Змею! Снимаем пояс, осторожно ползем вперед, и плевать, что там с Питером, утками, лебедями, полыньей и требованиями. Бросаем пояс пряжкой вперед:

– Лукас, хватайте! Да хватайте же!

Допрет или придется подползти ближе? Нет, понял, вцепился, теперь подтащить к себе и побыстрей, но так, чтобы не вырвать пояс из закоченевших пальцев. А дело-то плохо, сейчас сорвется. С хрипом открывает рот, а уж глаза… Значит, ползем вперед, наматываем ремень на руку и ползем. Холодно, нет, жарко… Что-то шлепается рядом, что, опять птичка? Не многовато ли?

– Капитан, накидывайте!

Веревка! Чудесная, драгоценная веревка с большущей петлей на конце. Теперь извернуться, накинуть петлю одной рукой – пояс-то выпускать нельзя. Ничего, получится… Получилось. Всё, ползем назад, ползем и тащим, ползем и тащим.

Лед под вытягиваемым телом ломается, но берег все ближе. Еще немного, и можно вставать, лед держит, здесь держит… Рывок – и Лукас тоже на льду. Надо же, с первого раза…

– Капитан, давайте-ка улов…

– Знатно эва-куи-ровано!

– Выпить бы вам…

– Забирайте. Выпью.

«Улов», жалко простонав, валится на руки Барсуку, из тумана с каким-то всхлипом вываливается Маргарита-Констанция, падает на колени. Дурацкий водопад наконец-то затыкается, зато кряканье и визг лупят по ушам не хуже канонады. Дождь кончился, Валентина с братьями не видно, ладно, это потом. Главное – снять мокрое, только мундир… Сухой?! Мундир, штаны, сапоги…

– Сударь, пейте. Пользительно ж…

Можжевеловая обдает жаром, пил бы и пил, но из-за Кроунера выходит мать, щурится, как обычно, проводит руками по спине и плечам:

– Сам-то не промок?

– Да нет. В снегу извалялся, и рукава немного… Я это… на всякий случай, чтоб не простыть и вообще. В Торке принято.

– Раз вообще и принято, дай и мне.

– Ты… в самом деле?

– В самом деле. Ты вряд ли заметил, но Клаус тоже провалился, только с другой стороны. Валентин его вытащил, очень ловко, на мой взгляд.

Клауса, значит, вытащили. А Питера?

Взгляд скользит от берега к дорожкам разбитого льда. Первая – твоя, второй Валентин вытаскивал брата, как ты – старика. Потом идет лед нетронутый, значит, Клаус туда не добрался. Вот и полынья… утки откочевали к дальнему краю, и лебеди тоже убрались. От черной воды поднимается легкий туман, пусто, холодно, сразу не сообразишь, был ли мальчик, нет ли, но если не случилось какого-нибудь чуда, самого младшего из Приддов нужно искать на дне.

Брат Габриэлы… для нашего семейства и Талига это слишком… Слишком…

1 год К. Вт. 3–4-й день Зимних Волн

1

Мэллит… молодую баронессу Вейзель Эпинэ навестил бы в любом случае, не мог не навестить, но девушка напомнила о себе первой, передав с Герардом записку. Робера это непонятно почему потрясло, хотя удивляться тому, что гоганни не только говорит на талиг, но и пишет, не приходилось. В родном доме Мэллит казалась чужой девочкой не только внешне. Дочка Жаймиоля сперва просто украдкой читала и думала, потом стала убегать и гулять ночами по городу, да еще и влюбилась в иноплеменника. Что ей оставалось, как не учить язык и не привыкать к чужим обычаям и одежде? Привыкла…

«Мне сказали, – признавалась гоганни, – что герцог Эпинэ в Аконе и что он обрел главное и теперь спокоен и занят важными делами. Нашла то, чего никогда не имела, и Мелхен, но наши дороги не зря вновь сошлись. Цветок, переживший смутную осень, не должен умереть радостной весной, а связавшая нас дружба прекрасней цветка и дороже жемчуга. Пусть маршал Робер перешагнет мой новый порог и примет бокал вина из моих рук. Наша радость будет чиста и огромна, но я молю не выискивать в городских лавках даров, особенно ценных, ведь самое ценное – взгляд и слово. Искренне Ваша баронесса Вейзель».