Милая - Рене Карлино

Он выглядел совершенно озадаченным.

– О чем ты говоришь? Я не собираюсь никуда ездить. Я отказал им. Я думал, ты поняла это.

– Что? – неожиданно я повысила голос. – Ладно, тогда что ты делал в студии, и где, черт возьми, ты был?

– Я подарил песню Соне. Я помогал записывать ее. Мне все еще платят за то, что я пишу. Я так запутался. Ты сердишься?

– Любой другой отдал бы жизнь за выпавшую тебе возможность. Ты выиграл в эту проклятую лотерею и теперь собираешься от всего отказаться?

– Если речь идет о деньгах, Миа, тогда я тебя совсем не понимаю. Ты говорила, что беспокоишься из-за того, что я прославлюсь и забуду тебя, теперь ты орешь на меня за то, что я отказался от контракта?

У меня отвисла челюсть.

– Ты отказался из-за меня? Какой же ты глупец!

Услышав мои слова, он моргнул, а потом его лицо стало разгневанным.

– Не льсти себе, черт бы тебя побрал. Я отказался потому, что не хочу быть тем, кого ты называешь… великим и знаменитым? Я просто хочу сочинять музыку.

– Отлично, поэтому теперь ты хочешь, чтобы я нарожала тебе кучу детей, а ты будешь жить в моей квартире и работать за гроши в отеле «Montosh»?

Он ничего не ответил, а только прищурился и медленно покачал головой. Завернувшись в одеяло, я пулей выскочила в ванную, хлопнув за собой дверью. Засыпая на полу в ванной, я думала о только что произнесенных мной обидных словах. Я не просила прощения, потому что не знала, как я буду жить дальше вместе с Уиллом. Мне казалось, что сместилась земная ось, мой разум, попавший в ловушку земного притяжения, кружился в неуправляемом вихре. Я люблю его, он любит меня. Очень плохо было то, что я недостаточно верила в постоянство любви. Бросьте любовь в одну кучу с верой и судьбой, и вы прекрасно поймете, как я себя чувствовала в тот момент.

На следующее утро, когда я, спотыкаясь, вышла из ванной, я заметила, что все вещи Уилла исчезли, если не считать нескольких слов, нацарапанных на салфетке.

Из глаз полились слезы. Я совсем не хотела причинить ему боль. Взяв телефон, я набрала номер его сотового, но сразу же попала на голосовую почту. Я позвонила Фрэнку, и тот сказал мне, что Уилл улетел обратно в Нью-Йорк первым же рейсом.

Мой рейс отложили из-за механической неполадки. Впервые в жизни я испытывала иррациональный страх перед полетом. Я была уверена, что упаду вниз в ослепительном вихре пламени и никогда не смогу сказать Уиллу, как мне стыдно. Я двадцать раз набирала его номер, пока ждала у выхода на посадку. Каждый раз я не дослушивала сообщение о том, что его голосовая почта переполнена. Я не могла дождаться того момента, когда вернусь домой и попрошу у него прощения, но была не уверена в том, какие слова выбрать, и не знала, хочу ли я остаться с ним после того, как он сделал роковой выбор и отказался от контракта.

Это не имело значения. Мне не представилось возможности принять решение. Когда я вошла в свою квартиру, то увидела, что все вещи Уилла исчезли. На стойке лежал чек на пять тысяч долларов. На клочке бумаги было написано: «За все». Упав на колени, я разрыдалась.

На протяжении нескольких недель я сотни раз безуспешно набирала его телефонный номер. В голове снова и снова звучали его слова: «Ты уничтожила меня». Я почти не появлялась в кафе. Я редко принимала душ и практически ежедневно носила одну и ту же одежду. У меня не было сил, в квартире царил беспорядок, и я даже не открывала свою электронную почту. Каждый наступавший день просто растворялся в следующем, и я все глубже и глубже погружалась во мглу печали и сожаления. Хуже всего было то, что я понимала: все произошло исключительно по моей вине. Он был сыт по горло той чушью, которую я несла, сама не зная, чего хочу, – как я могла винить его?

Он забрал из квартиры все, что ему принадлежало, даже майки, которые я носила. Казалось, его никогда здесь не было. Я высматривала его на улице и в окнах магазинов. Я ходила в отель «Montosh», где другой бармен, Брэдли, сказал мне, что Уилл уволился, вполне в духе Уилла.

– Да, той ночью, когда он ушел, народу было полно. Он встал за барную стойку и сказал: «Я люблю всех вас до единого». Указывая пальцем, он кричал: «Я люблю тебя, и тебя, и тебя, и тебя», а потом вынул из кармана листок бумаги и прочитал молитву, которую сам написал. Я не помню ее слово в слово, но припоминаю последнюю строчку: «Спасайте ваши души и держитесь подальше от любви, иначе превратитесь в безумцев вроде меня». И еще он сказал: «Все, я закончил, я сваливаю! Пойду посплю и выпью!» Возможно, я что-то перепутал, но он казался счастливым, как чокнутый.

Эти слова обожгли меня. Я знала, что Уилл несчастен. Он никогда так не психовал, если был счастлив. Это была просто защитная реакция.

Когда я вышла из бара, мне казалось, что мир рушится. Я глотала воздух широко раскрытым ртом. Бремя моей ошибки было сокрушительным. Я подумала, что Уилл, наверное, совершенно сошел с ума, бросив работу. Казалось, что он не отдавал себе отчета в том, что делает. Я представила, как он сидит где-то в складском чулане, напившись до смерти.

Я умоляла Шейл попытаться отыскать его через общих друзей, но она отказалась, сказав, что я должна усвоить этот урок. Она была тверда как скала. Марта проявляла ко мне чуть больше сочувствия, она дала мне книгу «Пророк» Халиля Джебрана, в которой подчеркнула отдельные строки и сделала пометки на полях. Сев в глубине кафе, я изучала эту книгу, ища в ней ответы, советы, все, что могло бы помочь мне. Я цеплялась за соломинку. Главное, что я вынесла из этого чтения, только утвердило меня в том, что я сама все испортила.

Я водила пальцем по словам: «Никогда еще не случалось, чтобы любовь познала собственную глубину до тех пор, пока не наступит час расставания». Крепко зажмурив глаза, я прокляла себя, швырнула книгу на пол и забилась в истерике.

Подошла Марта и положила ладонь мне на плечо.

– Тебе нужно поесть, ты таешь на глазах, и ты пугаешь посетителей.

– Так мне и надо.

– Ты не права. Уилл – тонко чувствующий молодой человек, он знает, что тебе пришлось пережить в этом году, и он был терпелив с тобой. Я не думаю, что ты заслуживаешь таких страданий, но ты сделала все своими руками, и ты знаешь об этом. Тебя никто не наказывает, ты сама себя наказываешь. Ты не можешь винить мужчину в том, что он тебя любит, Миа.

– Дело вообще не в этом.

– Ты уверена? – Она принюхалась. – Девочка, тебе нужно принять душ. Иди домой. Я сама закрою.

Придя домой, я решила не принимать душ. Вместо этого я нашла старую магнитофонную кассету Шинейд О’Коннор[41] с превосходной пленкой, вставила ее в древний стереомагнитофон своего отца и поставила рядом с пианино. Сев за инструмент, я сочинила, а затем записала самую печальную мелодию, которую когда-либо слышала. Сделав хронометраж песни «Nothing Compares 2U», я записала прямо поверх нее свою жалкую мелодию. Я думала: «Прости, Шинейд, но моя тоска безгранична, моя мелодия намного печальнее, чем твоя. Моя мелодия такая скорбная, что для нее есть только одно название: Ад».