Струна - Илья Крупник

– Колдуны… – выдохнули сзади. Я обернулся и увидел, что в рядах почти у всех теперь глаза закрыты.

Гипноз, – понял я и последнее, что увидел, – согнутые пальцы пианиста, бегущие по ласковым клавишам; пальцы были длинные и тонкие и похожи на паучьи лапы.

Домой в Курыгино мы шли медленно, расслабленные. Растянулись по лесной дороге, и никто – до чего непохоже – не разговаривал. А моего Гриши со мной не было, жаль, он был в шалаше. Дорога эта в больницу и к Василинову была совсем с другой стороны от нашего дома и озера.

Но вот показалась околица, там плотной кучкой стоял патруль.

Почему днем… – подумал я и заметил, что не один атаман, а все патрульные вооружены. И рука атамана покоилась на эфесе шашки.

– Поймали! – объявил он громко. – Слышите?! Мы поймали.

В Доме культуры справа от кинозала в коридоре стояла вдоль стенки длинная очередь. Смотреть пойманную, как я понял, пока не пускали. Главная же дверь в зал, не боковая, была как обычно заперта.

Иннокентий Демьянович подравнивал очередь, прохаживался вдоль нее. А патрульные и Саша стояли у входа снаружи, сдерживали толпу желающих.

Я стал в очередь и начал слушать лекцию из динамика, лектор объяснял подробно, каким способом укрощают нечистую силу.

Двое впереди меня переглядывались, кивали, я услышал даже шепот: «Сжечь…» Лица у них были странные, или это мне чудилось после мирного гипнотического концерта.

Потому что у очень добродушного этого человека в кепке в лице явно было что-то бычье. А переглядывался он с молодухой-старухой, удивительно мне напомнившей нарумяненную жабу.

Ну нет! Я не выдержал и сделал шаг из этой очереди-строя в сторону. Алиса красивая была, молодая!.. Чтоб вас всех черт побрал!

Я быстро пошел вперед вдоль стоявших у стенки в затылок друг другу людей.

– Надо проверить, – сказал я первое, что мелькнуло в голове. – Там, знаете, электричество.

Я стоял у начала очереди у боковой двери в зал. За спиной я услышал сапоги атамана, они приближались, но он еще был далеко.

– Электричество? – повторила женщина с повязкой на рукаве, патрульная, она собой загораживала дверь. Люди в начале очереди надвинулись тут же.

– А-а, – сказала вдруг патрульная, узнавая, – инженер. – И хихикнула. – Вегетативец! – И тут я тоже узнал женщину из столовой Хлебозавода в мужском облупленном псевдокожаном пальто.

– Но это не сюда. Проверять. Вон… – И показала на дверь не в зал, а куда-то прямо.

Я открыл ее, там было темно, и лестница шла вверх.

Когда я вошел, я сразу захлопнул дверь за собой. Нашел ощупью тяжелый крюк, накинул на петлю, запер. Я все делал в темноте машинально – главное, чтобы они не кинулись за мной.

Потом осторожно, только не споткнуться, пошел по лестнице вверх.

Какой был, хотя и слабый, расчет? Может, на сцену выйду в зал. Хоть куда-нибудь выйду. Внутрь. Главное – опередить их. Это важно, если хочешь… Да, хочешь!

Я шел по лестнице вверх. Потом она кончилась. Прямой пол, стропила какие-то, и далекий колебался свет. Свечи?… А голос лектора словно приблизился, он продолжал свое, о нечистой силе.

Очень тихо ступая, я пошел на голос и свет.

Вот и свечи. Впереди. Я остановился.

Свечи окружали накрытую чем-то лежащую на полу фигуру. Некоторые догорали, маленькие, и были похожи на изогнувшихся червей.

Я все стоял и оглядывался. Но не было того, кто говорил. Никого не было. И я подумал, что идет передача из радиоузла.

Тогда я наклонился и начал приоткрывать наброшенное на лежащую фигуру покрывало.

Под покрывалом неподвижно, с заломленными назад связанными руками, боком, поджав связанные ноги и с тряпкой во рту лежал Наня.

Я сразу рванул и вытащил у него изо рта тряпку.

– А где же?… Да. А Гриша?!

– Убежал, – хрипло, с трудом сказал Наня. – Его не поймали.

– Именно сейчас, – точно в ухо мне все так же бубнил радиоголос, – пятнадцатого октября можно встретить и маленького черта, а особенно лешего, лешака. Только он, безобразный, принимает часто образ просто человека.

Я начал шарить в карманах, но ничего острого не было. Только ключи на кольце. Один был длинный, от сарая, с большими зубцами, и я стал пилить им веревки на Наниных руках.

Веревки были не очень толстые, бельевые веревки.

Наконец… наконец освободились Нанины руки. Он потряс отекшими кистями, взял у меня ключ и начал сам пилить веревки на ногах.

Мы были явно на сцене за занавесом. Здешняя сцена, я знал, была построена для театра, хотя, конечно, показывали кино, экран висел в глубине.

Наня кончил пилить, встал на ноги и отдал ключ. Он был в той же рубахе своей робинзонской из мешковины, рукава из целлофана порваны, и перья на марлевом воротнике были выдраны.

– Мне кажется… – сказал я и немного раздвинул занавес: внизу была оркестровая яма.

– Спустимся, – предложил я. – А потом… Там, может, оркестровый выход не забит досками…

Мы молча сидели с ним на задах какого-то огорода. Оркестровую дверь мы выломали. Удалось. Потом я шел быстро за ним проулками, только дальше Наня идти не мог.

Он сидел около дерева раскрыв рот, дышал тяжело, сквозь влажную от дыхания бороду, под глазами черно-фиолетовые круги.

Никакого лекарства не было, и я только смотрел на него и гладил его руку.

Сколько сидели мы так, не знаю. Помню, как прыгнула на ветку над Наней бесшумно серая птица. Она была совсем маленькая, таких я не видел никогда. Потом перепрыгнула выше, вбок.

Наня повернул голову и посмотрел на птицу.

– Ничего, – сказал я и погладил снова его руку. – Скоро пойдем, потихоньку, мы для них исчезли. Мы теперь с тобой для них нечистая сила.

Наня взглянул на меня и скривился. Ему холодно было в его рубахе, и я отдал ему куртку.

Потом медленно – я поддерживал его – мы пошли.

Далеко в стороне от той дороги к Василинову и к больнице был летний спортивный лагерь, домики сейчас стояли наверняка пустые.

По тропинкам сквозь лес мы вышли на открытое место. Впереди текла речка, над ней железный горбатый мост к лагерной ограде.

Ограда была очень высокая, из потемневших досок с заостренным верхом, мост упирался в закрытый вход.

Но это был не мост, а железный скелет. Железные перила и ржавые ребра балок поперечных и косых, на них раньше укладывали настил.

Я поглядел вниз между тонкими балками. На быстрой воде были сплошь круги от водяных мошек.

Очень медленно, медленно, цепляясь за перила, мы перебирались, делая широкие, насколько можно широкие шаги. Подошвами туфель я больно чувствовал острые оконечности балок.