Струна - Илья Крупник

Я ее слушал, слушал, наконец начал наводить потихоньку на другие факты: из Наниной книги. Но уж это Вероника Степановна отвергла начисто, по ее живым воспоминаниям, все было всегда как сейчас. Ну-ну Как сейчас…

Что ж. И я, покинув ее, потащился на почту. Походы в центр, на почту стали для меня почти как ритуал. А что еще прикажете делать осенью в отпуске? В лес меня не тянуло, а купаться холодно.

Гриша за неимением ровесников подружился с Наней и пропадал на складе Хлебозавода или с Наней в лесу. Наня заботливый был человек, и я не беспокоился. Вокруг все и вся были при деле, даже атаман Иннокентий Демьянович, как я видел, осваивал гоночный велосипед, а я читал, зевая, под деревом книгу по античной истории и ходил на почту звонить.

Лариса с приездом еще тянула, срочная, отвечала, работа, а я звонил, зануда. Девушка на почте меня, по-моему, уже ненавидела. Она тоже читала книжки, и я ей мешал, зануда.

Сунет мне в сердцах телефонный талон и сдачу. Брови сдвинуты, глазами синими сверкнет, коса золотистая колыхается, перекинутая на ее грудь. Ну красавица гневная!..

А я бормочу «спасибо», извинения и представляю ее голой. Однако в следующую секунду понимаю, какая она старая, наверняка вся дряблая. Лучше подожду Ларису, привычней, как всегда.

И чтобы успокоиться, я решил тоже заняться делом. Мой сослуживец по НПО, ведущий конструктор, тот самый, что так удачно рекомендовал нам Курыгино, спроектировал для окрестных фермеров мельницу небольших габаритов, и мельницы эти давно тут с успехом работали.

Но у него было еще непродвинутое пока изобретение, которое вполне можно предлагать: великолепнейший автомат для расфасовки муки в пакеты.

Вот и решил я: начну-ка чисто по-дружески на общественных началах пропагандировать автомат.

Начать дело я собрался с самого зажиточного из здешних фермеров Василинова, тем более что его владения ближе всего, три-четыре километра пройти пешком.

Вышел я из дома во второй половине дня, шагал не спеша лесной дорогой, но когда вступил наконец в его двор, то оказалось, что Василинов до сих пор не вернулся откуда-то и его тут ждут расположившиеся, к моему удивлению, под деревом за столом Магницкий и Иннокентий Демьянович, атаман. Они в ожидании Василинова пили пиво. Понятно, его пиво.

Однако причина такому пиршеству, как выяснилось, была самая что ни на есть житейская. Прибыли они с похорон помянуть умершего, и пока Василинова ожидали, Магницкий, разумеется, не выдержал, и решили понемногу пригубить.

– Видите ли, – объяснил мне Магницкий, тряся волосами, и усадил рядом. Щеки и вислый нос его пылали, глаза вдохновенные, – у этого пива пятнадцать градусов! А?! А не одну если порцию?… Да не стесняйтесь, не стесняйтесь, я еще подсвежу! – И он принялся доливать в мою кружку из бутылки.

Иннокентий Демьянович держал себя все-таки солидней и приглаживал после очередной своей кружки правый, затем левый ус. Скоро, правда, и его разобрало, и он стал рассказывать, стуча по столу кулаком, какие ученые дураки!

– Они не признают! – Наклонялся он ко мне через стол. – Что полярные сияния – отражения ото льдов! Я открыл это! Лучей ото льдов! А они не верят! Ото льдов! Не признают это!..

Скажу честно, я постепенно дошел тоже (после третьей бутылки), слаб человек. И меня, как зануду, начали занимать не сияния ото льдов, непризнанные, а совсем другое: по какому же умершему наши поминки? Наши!..

Оказалось, что Василинов, как меценат, опекал в пригороде больницу для хроников, а там скончался наистарейший в округе человек, который провел в больнице почти семьдесят лет, и ко дню смерти ему исполнилось, как считалось, сто восемнадцать.

Правда, лично ни Адриан, ни Иннокентий в глаза его не видали (а прибыли, понятно, ради Василинова пива), но уж наслышались они об умершем достаточно.

Во-первых, в больнице он устраивал суды и приговаривал к немедленному расстрелу сопалатников, то одного сопалатника, то другого по очереди. А когда находило на него буйство, – далее по всем палатам. Вот разве что фамилия его была утеряна и не установлена точно. Себя он называл то Карповым, а то Анисимовым. Так и записан он был в истории болезни: Серафим Анисимов-Карпов.

Лишь на следующий день стал я обдумывать, заново припоминая подробности.

В книге-апокрифе из Наниного портфеля был, как мне помнится, и неизвестный Карпов, и предкомдезертиров Анисимов Серафим. Но это были два разных и противоположных человека. А может, одно и то же, все равно? – обдумывал я. – Может, и апокрифы нечто вроде параллельной истинной истории?

То есть, – рассуждал я последовательно, – человеческий мозг наверняка в состоянии создавать подсознательно другое прошлое! То есть не подлинные, а ложные воспоминания, так сказать.

В общем… В общем, в своей последовательности я запутался и решил это дело бросить до более трезвого состояния моей головы.

Потому что кончилось накануне тем, что, не дождавшись Василинова и выпив все пиво дочиста, мы потихонечку двинулись назад в Курыгино. А уже стемнело.

Мы шли втроем, обнявшись, по лесной дороге, посередине самый крепкий из нас – атаман, распевая, как называлось это в давние времена, «старую песню о главном»:

– вихляя, пели мы обнявшись, —

Но вот расстаться нам пришлось на площади, где мы просто оцепенели.

У Дома культуры творилось нечто уму непостижимое.

Потрескивая, пылал там громадной высоты костер, искры летели в черное ночное небо, а вокруг костра, вцепившись друг другу в руки, танцевали, вскидывая колени высоко, невероятные какие-то фигуры в диковинных, никогда не виданных одеждах.

Мы стояли, смотрели, тут же протрезвев. Но когда я опомнился и стиснул локоть атамана, то увидел, что это не атаман – ни его, ни Магницкого теперь рядом не было, – а стоял Саша-милиционер в полной форме и даже с автоматом Калашникова на груди.

– Что это?… – спросил я доброго рыжего Сашу он не ответил, а они уже выкрикивали непонятное что-то.

– Предки празднуют, – повернулся наконец Саша ко мне. – Язычники. Устраивают такое. Если…

Но в это мгновение одна из танцующих фигур разомкнула круг, схватила, притягивая, меня за руку, и я, уже не помня себя, помчался вместе с ними, держась за руки, танцуя вокруг костра.

Потом, показалось, сверкнуло что-то, они остановились, круг распался, и я упал, потерял сознание.

Пришел я в себя оттого, что в нос мне бил запах нашатыря, а на лбу очень мокрое и холодное. Наконец, я увидел, что я в доме соседки Вероники Степановны. Здесь был и Гриша, еще какие-то люди и почему-то девушка с почты, учительница Алиса, в странной одежде, что бросилось сразу в глаза, хотя я не очень различал детали.