Дикий барин в домашних условиях - Джон Шемякин

С Венецией связаны для меня и самые удивительные и перспективные градоустроительные начинания молодого Бонапарта. Это уже в некотором возрасте Наполеон мог, глядя на Василия Блаженного, по не очень достоверной версии, произнести: «А эту мечеть взорвать!» В более нежные годы Бонапарт всё ещё находился в очаровательном плену утопий в духе Города Солнца. А где ещё воплощать утопии, как не в сдавшейся Венеции?

15 мая 1797 года, после создания Временного муниципалитета, Бонапарт ввёл новое административное деление Венеции, разделив её на восемь секций.

Западный район Канареджио с его скотобойнями, огородами и прочим сельхозпромом стал секцией Продовольствия. Кварталы вокруг иезуитских коллежей, естественно, были провозглашены секцией Воспитания, Арсенал стал Морской секцией, улицы вокруг Сан-Марко и Дворца дожей объединились в секцию Законов, секция Зрелищ включала в себя западные кварталы Сан-Марко с их театрами и притонами. Также были образованы Торговая секция в устье Большого канала, секция Рыболовства, и наконец моя любимая секция Революции в квартале ремесленников Сан-Поло.

Гетто (как известно, именно венецианцы дали данному явлению это название, означающее «плавильня») Наполеон выделил в особую структуру под названием Единение. Что логично, где плавильня – там несомненное единение. И вообще, скажем честно, назвать гетто (место компактного содержания отдельно от остальных) Единением – это очень тонко.

Всё в этом плане прекрасно. Я мечтаю свой дачный посёлок перекроить по бонапартовскому образцу, разделить нашу безумную деревню по профессиональному и нравственному признаку, чтоб как при Трёх Толстяках.

Для удобства отделил бы квартал Здесьспятдети от района Весёлых вдов рвом с кольями и кувшинками. Когда здесьспятдети начинают ругань с весёлыми вдовами – это неприятно слышать и тяжело видеть.

Тяжелая решётка опускалась бы по ночам в воротах секции Торговли азербайджанскими деликатесами, ну. Секция «Торговля азербайджанскими деликатесами, ну» вообще не спит. Там остро живут по ночам.

По переулкам района Зрелищ (примыкающим к пляжу) бродили бы строгие патрули с завязанными глазами и колотушками, остро реагируя на ночные крики, вопли, всплески и музыку с ритмикой повышенной частоты. Они бы обязательно бродили там, патрули. Я бы побеспокоился.

Я и про детишек не забыл. Венеция опять пришла мне на помощь: четыре венецианских приюта будоражат мою воспитательную фантазию. Названия приютов были такие: Инкурабили («Неизлечимые»), Дерелитти («Страждущие»), Мендиканти («Нищие») и Пьета («Милосердие»). Всех наших поселковых тинейджеров я бы запсотил в эти приюты, переводя из одного в другой, после строгого осмотра и освидетельствования. Вон, Жан-Жак Руссо очень любил пение девушек из приюта «Мендиканти», в котором «юные воспитанницы в белых платьях, с букетиком белых цветов» своим «пленительным пением» боролись с «уроном общественных нравов». Я считаю, отличное начинание могло получиться. Девушки бы пели, юноши бы рылись по мусорным кучам, изыскивая пропитание, нанимаясь на подённую работу. Всё было бы лучше, чем сейчас.

А гетто «Единение» и так уже есть у нас. Оно отделено мостиком от будущей секции «Махачкалинские виртуозы».

Правил бы я нашим посёлком из своей личной секции Ослепительной Справедливости, не слезая с бревенчатой вышки. Высыпался бы регулярно.

В нашем посёлке, благодаря моему неусыпному попечению и каскаду благодеяний, окончательно забыто даже слово «некрасиво».

В хаосе архитектурных причуд и психозов, составляющих главные направления поселкового зодчества, притаилась теперь и моя новая беседка над обрывом, ласково прозванная соседями «снайперское гнездо». К романтической беседке над обрывом прикреплен и давно уже купленный прожектор с польского минного тральщика «Z0-12». Прожектором я нашариваю у посельчан, живущих внизу от моего убежища, всяческие нарушения. Луч прожектора неспешно ползёт по домам внизу, отражаясь в спешно задёргиваемых окнах.

Беседка в ближайшее время будет дополнена многострадальным моим гипсовым бюстом, слепленным на ощупь и по памяти сестрой Оленькой. Я попросил Оленьку пропорционально увеличить отливочные формы, чтобы бюст был заметен даже с проплывающих теплоходов. Под гигантским бюстом буду сидеть я, благославляя путников и спускаясь к причалившим для продажи сувениров и фотокарточек разнообразного содержания с собственным автографом.

Музыкальный отрывок, представленный вашему вниманию, написан бездушным агрессором и певцом полицейского регулярного измывательства над подданными Фридрихом II Гогенцоллерном. C которым меня роднит лишь только любовь к флейте и убедительному порядку, немецкая кровь, страсть к послушной философии, сложные отношения с родными, припадочность, страстное желание всех и вся поучать, занудство, лошади, литературные дарования, несколько сложных фобий, две-три мании, смешливость, скупость и азарт.

Уходите в любой момент и приходите когда захотите! Вот лозунг настоящего гостеприимства. Которое колеблется между Карбидой насильственного удержания гостей за праздничными столами и Цилой литья каждому случайному прохожему кипятка на голову.

У нас в уезде как? У нас в уезде так: или тебя ловят петлей, приволакивают в чужой дом и вручают в обе руки жареного гуся. Которого ты должен съесть всего на глазах хозяев. И это вместо салата из рукколы, конечно. Или хозяева зырят меж осклизлых бревенчатых кольев за твоими случайными скачками по поляне. Все думают, как бы тебя лучше стрелить, если ты случайно в их сторону свернёшь, переругиваются шёпотом.

А чтобы золотая середина – нет, это редко. Чтобы без угара-то.

Всё время что-то строю, что-то возвожу. Каждый день мой начинается с утреннего покаяния перед собравшимися на подворье, а потом, терзая зубами печёного гуся, рвусь на стропила, углём спрямляю линии, диктую через плечо намеченное тем, кто ещё не сорвался.

Числясь местным божеством, трудно устоять от искушения устроить себе некоторый новый архитектурный ансамбль в неповторимом, но хорошо узнаваемом стиле. Увидите в моих окрестностях человека, бегущего вприпрыжку с подволоченной инсультом ногой, с выпученными уже белыми глазами, будьте уверены: сей счастливец сподобился лицезреть часть моего архитектурного наследия. Куда, куда он бежит?! Кому несёт весть? Непонятно…

– Что, Савелий, пойдём косточку искать, – ласково погладишь любимца по лобастой башке. Кругом же охраняемая территория.

Строю я исключительно по собственным проектам. И считаю это правильным. Всё, что построено профессионалами-архитекторами на Руси, – казённо, ненадёжно, забито меж мраморных этажей горючей гадостью, мерзко и неуютно.

А вот некоторые вещи, построенные людьми, скажем прямо, непрофессиональными, составляют гордость всей страны, в моём скромном случае – уезда.

Вот, к примеру, Казанский собор в городе Санкт-Петербурге строил, как мы знаем, Воронихин, бывший крепостной графа Строганова. Управлял стройкой сам граф Строганов, чувство прекрасного которого было прекрасно всем известно с той поры, как он нашёл у себя под Тобольском древний серебряный щит, изображавший битву Аякса и Улисса над доспехами Ахилла. Щит был подброшен местным купечеством, но граф настаивал и два раза носил его в Эрмитаж. При такой доверчивости граф был, понятное дело, находкой для подрядчиков. Да и самоучка Воронихин в каком-то азарте добавлял всё новые и новые колонны к православному храму. Старик Державин, загибая пальцы, скаламбурил: «Вот скажите: колоннада, эхо повторит: не надо!»