Дикий барин в домашних условиях - Джон Шемякин

После принятия мук семенил к дому, запахнувшись в пальто, в ботинках на босу ногу. Брюки нёс в негнущихся руках, вроде как бы каравай с солью обронил, но дорогого гостя догнать надеюсь.

Когда ты брит, мыт, душист и велик, ни одна зараза по дороге не попадётся, чтобы охнуть, к забору прижаться опытной спиной, глаза заслоняя от блеска. Когда ж ты наг, сир и в волосах у тебя какая-то речная дрянь, естественно, поселковые обыватели устраивают общие гуляния и обомлелые обозрения твоих подёргивающихся голых ног под полами зелёного пальто с лисьим воротником (жены последней память). Вариант «Приезд в аул дочки-стриптизёрши».

Делюсь эмоциональным настроем. Сижу у камина насупясь.

Приехал сегодня в город и был зол по множеству приятных для других поводов.

Для начала поскандалил с управляющими нашего дружного товарищества собственников жилья. Ходил перед ними вприсядку, лихо и часто извергая оскорбления.

Потом что-то злобно скрипел в лифте соседке. Сказал, например, что ТСЖ «Усосись!» – это прекрасное название для нашего общежития.

Вышел из лифта на своём этаже и прыжками сбежал вниз на семь этажей в правление ТСЖ, чтобы поделиться новым названием. Но передумал по дороге и прокричал другое название ТСЖ. А именно: ТСЖ «Сосаника».

Потом пулей к себе в каморку вернулся и заперся тщательно, шевеля бровями.

Потом в каморке шумно и показательно пил воду, пока она не очень дорогая.

Потом мне позвонил Иннокентий Сергеевич и скучно напомнил, что у него вчера был день рождения, а он холост, заброшен и наг. А на улице снега, мол, глад и мор.

– Ты запутался, Кеша! – горячо сказал я в трубку, сжимая в другой руке найденный в правлении ТСЖ молоток. – Твоя беда в том, что ты никак не можешь выбрать из сорока женщин до сорока очередной десяток своих единственных любимых жён. Изнурение ты принимаешь за разочарование. Так нельзя. Принимай витамины! Витамины! Витамины!

И молотком по стене раза три врезал.

Выходил сегодня утром к любезному моему сердцу народу. К таджикам, вырывшим за ночь подкоп под нашу крепость. Выходил к ним до семи раз и с крыльца смотрел на них выразительно, дивя собравшихся оробелых бадахшанцев своей неутолённой лютостью и пылкостью.

Выходил и дарил таджикскому народу восемь видов злаков разрешенных, пять запрещённых и семь злаков, находящихся в подозрении. Метал в толпу сахарные бисквиты, смеясь колокольцем поминальным на лютую давку внизу. Являлся всякий раз в образах различнейших, гневаясь, грозясь и пророча голосами. Махал всеми рукавами и топтал маленькие идолы от сопредельных народов, взятые ими на пагубу. Глазами же своими производил вращение как по ходу солнца, так и противу хода светила. Потом же вращал глазами независимо и кричал сперва коршуном, а потом уже женой коршуна. Прельщал и чаровал.

А что? Таджики в цирке не были ещё. Им всё любопытно.

Отключить воду по всему подъезду! На два дня! Без объявлений!!!

Умывался минеральной водой, сливая ея в златой ковш, высоко поднимая его над своей главой в короне из оленьего рога и славя служителей подземных рек. Тщательно ополоснул кудри под струёй «эвиана», смешанного с «фоссом». Пил газированный кофе на основе той же волшебной смеси, глядя в телефон и прикидывая в уме романтические свои связи, обвисшие за долговременностью и редкой используемостью. К кому же сегодня, думаю, ворваться, совлекая с себя одежды и трепеща ладным телом с рельефной проработкой?! В левой руке букет, в глазах игра и натиск, а в правой таз с зажелтелым исподним и кусок духовитого мыла. Заждалась, мол, зазноба, истомилась без вьюноши пылкаго и манернаго?!

Надо же будет где-то жить, беспечно смывая и сладко, как слонёнок, фыркая под душем. Надо же будет простирнуть другое-третье, вытирая лоб мыльными руками. И вообще…

Вот почему так бывает, что о романтике вспоминаешь только тогда, когда унитазные служители перекрывают стояк? Ведь что нужно нормальному человеку – сидеть с любимой на кухне и зачарованно крутить кран, счастливо хихикая при звуках струй. Вкл. – выкл.

Или мне в гостиницу переехать? Там весело бывает, в гостинице-то, говорю. Там учёные конгрессы проводят, люстры висят, стоят пальмы в кадках. Там политические убийства бывают! Там проститутки и красные портьеры… И шампуни, и тапки.

И я со стиральной доской и гирляндой прищепок на шее буду тоже там.

Поднялся к себе из паркинга и барабанил от нетерпения по кнопкам лифта.

Раньше, когда я жил среди настоящих людей, у меня был гараж. Обыкновенный гараж, стоящий крепенько в рядочек с другими гаражами-убежищами. У гаражей постоянно кипела насыщенная мужская жизнь. Бензин соприкасался с натуральным тестостероном – и была реакция. Реакция! Кого-то приносили, кого-то уносили, тут свинчивали и продували всем миром, тут уже разливали и доливали, степенно дожидаясь отстоя пены (термин, выдающий моё старчество с головой не хуже поджига в кармане). Там варят дуги и искры с окалиной на полнеба, там кого-то замешивают ногами для ума, тут шины и ветошь, за углом шипение, в темноте – смех, а потом хер-рак! Ещё раз хер-рак! «Не прав ты, Матвей Игоревич!» И сразу же сирена!

«Сегодня день грусти и мужской солидарности!» – кричали вывешенные в створах гаража постиранные тут же под холодным краном байковая рубашка и кримпленовые брюки. В такой гараж с притаившимся там изгнанником полагалось входить преувеличенно бодро, под каким-то надуманным предлогом, с бутылкой психоаналитического напитка, стаканчиком, газеткой для протирки стаканчика (не ханыги), лицемерным сырком в фольге и понимающими глазами.

Каждую неделю случалась сисития. «Каждый сотрапезник приносил ежемесячно медимн ячменной муки, восемь хоев вина, пять мин сыра, две с половиной мины смокв и, наконец, совсем незначительную сумму денег для покупки мяса и рыбы», как сообщает нам Плутарх, описывая коллективное воодушевлённое поедание жратвы мужиками в компании, вдали от семей, политики и прочих невзгод.

Иногда сисития приобретала буквальное значение, но я это не одобрял. Хотя, конечно, любовался девушками с района, которые шныряли меж наших гаражей в поисках чувств, понимания, потерянных колгот и смысла слов «это общий подарок».

Однажды лютой зимой ко мне в гараж заглянула чувственная дева. Я торопливо, скрывая некоторое волнение, пробежался проворными пальцами по своим пуговицам и там, и там тоже.

Дева молча подошла ко мне. Я шумно сглотнул. Потом барышня порыскала разъезжающимся взором, всё так же молча взяла с капота брезентовые рукавицы, которые я снял, чтобы проворней искался непорядок в пуговицах, надела мои рукавицы себе на босые ноги и молча ушла в ночь, похрустывая снегом.

В гаражах я отдыхал.

А теперь что?! С этим вот паркингом?

Вместо стройного ритуала преломления хлебов торопливое, почти паническое хлопанье дверьми. Вместо заката меж кирпичными стенами – нездоровый свет энергосберегающих ламп. И публика, конечно, в паркинге, словами не передать. Встречаешь кого в этом подземелье – или подманьячивающий у женских авто охранник, или сосед, имени которого ты не узнаешь никогда. Если сталкиваемся в паркинге, то полное ощущение, что сейчас состоится обмен арестованными шпионами, скребущимися в багажниках: взгляды напряжены, из-под очков эдак в церэушника из соседнего подъезда глазом «пшиу!», челюсти сжаты, движения экономны. Какой-то кошмар, честное благородное слово.