Пожарная застава квартала Одэнматё - Дмитрий Богуцкий

громко обсуждая обстоятельства кровопролития. По их словам, кто-то застал другого за неуместными знаками внимания к сопровождаемой им юной содержанке и дело для молодого повесы кончилось быстро и плохо.

— Камисори, подбери монету. И забери мой меч, — злобно выплюнул Коноикэ в лицо своему телохранителю, что вошел вместе со всеми с улицы и быстрым шагом вышел из театра. — Сарувака об этом еще пожалеет…

— Нарвешься, старичина, — тихо процедил Камисори, забирая у меня меч своего хозяина.

А я только и думал о том, как купец непочтительно обращается с собственным мечом, как с вещью. Неудивительно, что ему приходится покупать людей, ведь он не способен убивать их сам…

Еще какое-то время все не могли успокоиться. Когда пришли люди квартального и унесли тело, завернув его в циновку, вернулся Хаясу.

— Что за хамство! — кипятился господин Сарувака, покинувший сцену, чтобы узнать, куда делась половина публики. — Что за невоспитанность прерывать представление такой грубой прозой! И где опять этот сорванец Канкуро! Его выход! Найдите мне Канкуро!

Я молча следил за зрителями, возвращавшимися от одного зрелища к другому. Сидел у входа в хранилище на циновке, для этого постеленной, и молча думал. Что бы ни свело этих двоих в поединке, это было их дело и, несомненно, это касалось их чести и только их самих.

Их поединок не должен был стать зрелищем для толпы. Но стал.

И, похоже, в этом городе зрелищем могло стать что угодно, даже смерть, смерть кого угодно, в том числе и моя.

Это оказалось знание, которое я был не рад приобрести.

А потом из скрытого коридора за широкой спиной Хаясу украдкой поднялась занавеска и оттуда выскочила донельзя смущенная та купеческая девица, которую искали, да так и не нашли, Окин, и, мелко, но изящно переставляя ножки в своем узком лимонном фурисодэ, помчалась мимо нас всех к выходу, не поднимая глаз, коротко кланяясь всем встречным.

Я удивленно проводил ее взглядом. А она откуда тут и как здесь взялась?

— Канкуро, — гулко произнес Хаясу. — Тебя ищет хозяин.

Я оглянулся и заметил за занавесом юношу, совсем молодого.

Он изящный, тугой и гибкий, как только что законченный веер, и так же еще ничем не запятнанный, настолько довольный собой провожал убежавшую девицу взглядом, что стало понятно — они там, за занавеской, не стихи на вэньяне слагали…

— Ничего, отец упорный, скоро найдет, — легкомысленно ответствовал юноша, подтягивая широкой узорчатый пояс на шелковом серебряном кимоно, как-то очень раскидисто, разнузданно расписанном алыми лапками паучьих лилий.

— Ты пронырливый, — произнес неподвижный Хаясу, видимо, признавая очевидное. — Но настанет день, и твоей пронырливости уже не хватит.

— Так помолимся, чтобы он не настал никогда! — ответствовал юнец, возвращаясь в коридор, открытый только для актеров труппы, и скрываясь за бамбуковой занавесью.

Угрюмое, недовольное молчание Хаясу провожало его.

Глава 21. Хранитель мечей. Зрители и поджигатели

Так я впервые и увидел Накамура Канкуро Первого.

Точнее, впервые увидел вблизи и без грима, потому что он был солнцем и луной этой сцены и игра его блистательным сиянием осеняла этот театр. Он был приемный сын самого господина Сарувака, радость и горе своего отца, герой-любовник на сцене и за сценой, юный Канкуро.

И он отчаянно обожал ходить по грани. И часто, как и в тот раз, за ним оставались следы крови.

Он обожал поддевать людей на когти ярко выраженных чувств. Дамы млели от одного его вида, а их мужья мрачнели на глазах. Он сиял как солнце. Нагасиро готов был убить за обноски с его плеча и воскурять благовония перед его гримерной.

У меня он вызывал только искреннее возмущение, но никто меня не спрашивал.

А Коноикэ не забыл о нас. Он явился на следующий день, да не один, и даже не с двумя. Их было десятка два.

— Ну, кто это был? — гулко задал он единственный вопрос.

— Один из этих, хозяин, — угрюмо ответил один из его подручных. А это же как раз тот, что намедни зарубил человека на задах театра, Камисори-Бритва, кажется. Понятно. Дело в пропавшем на время хозяйском имуществе — та девица, уже не раз купленная и перепроданная. Пропадет и Канкуро, если этот до него доберется. Такие люди не ценят совместного пользования.

Господин Коноикэ окинул не спеша невыразительным взглядом прихожую театра, Хаясу с его парнями, даже меня заметил у входа в хранилище и коротко бросил:

— Сарувака ко мне.

И удалился в один из чайных домов поблизости. А свору свою во главе со своим покупным убийцей оставил на входе. Чтобы не забыли, значит, кто сюда явился.

И вот стоят они и парни Хаясу друг против друга, взорами рост друг друга меряют, ощупывают пальцами рук бронзовые узоры на поверхности цубы своих мечей, и ясно, что дело не кончится ладом. Я сам не заметил, а рука уже лежала на ножнах у рукояти меча.

А там из зала, почуяв неладное, и Нагасиро с его единомышленниками, утонченными ценителями всего прекрасного и острого, быстро собрались.

Господин Сарувака, внезапно выскочив из коридора, едва не вызвал необратимую поножовщину.

— Тихо все, — гулко пророкотал Хаясу. — Хозяин с гостем говорить будет.

Пришлая свора расступилась, но уходить явно не намеревалась.

Господин Сарувака сглотнул, но вступил в этот враждебный коридор. Хаясу бестрепетно пошел следом.

— Я иду с вами, — поднялся я со своего места.

Хаясу едва заметно кивнул. И мы пошли. А я с ними. Зачем мне это? Ну, не воткнут в спину Хаясу меч украдкой, это я пригляжу. А от остальных Хаясу, кто знает, наверное, отобьется…

А Нагасиро пошел следом за нами уже без спроса. Никто его не остановил.

Мы вошли в чайный домик.

— Садись, Сарувака, — взгромоздившийся боком за хрупкий чайный столик Коноикэ кивнул на место напротив себя. Сарувака сел. Мы остались стоять.

— Я думаю, ты забыл, кому обязан этим местом? — процедил Коноикэ. — Почему тут стоит твой театр, и стоит без горестей до сих пор? Чьи тут деньги и чья земля?

— Господин Коноикэ …

— Твой выкормыш, несмотря на все, что я для тебя сделал, плюет мне в чашку с рисом!

— Господин Коноикэ, тут не было злого замысла, он просто не знал...

— Мне что, — угрюмо спросил Коноикэ, — на каждой моей девке надо