Пожарная застава квартала Одэнматё - Дмитрий Богуцкий

— Поразительная сумма, — пробормотал я. За такие деньги можно приобрести на рисовой бирже три здоровенных мешка с необрушенным черным рисом. И нанять десяток носильщиков, чтобы унести его с собой, — и ноги у них будут подгибаться…

— Да уж, просто удивительно, как иные переплачивают порой, — усмехнулся Нагасиро. — Непостижимо сколько. И я бы столько платил, только не хочу родителей довести до нищеты.

Нагасиро провел меня в зал, заполненный сидящим на циновках зрителями, за задние ряды, где мы встали у кедровых четырехгранных колонн, от которых было видно все, а спектакль уже начинался со стука звонких деревянных колотушек, от звука которых замирало сердце, и заунывный напев чтеца завел свой рассказ о временах далеких и местах отдаленных...

Пьеса была о злоключениях Сугавара-но Митидзанэ, сосланного в далекий край на Кюсю, и его верной вишне, перенесшейся в его далекую ссылку из воспоминаний детства. Печальная история.

И где-то к середине я понял, что это не новое переложение ученического рассказа о злоключениях древнего царедворца, это злободневное иносказание, рассказ о судьбе людей, мне небезразличных, это нашего сосланного господина представляли здесь в виде Сугавара-но Митидзанэ, что томился теперь в одиночестве в изгнании. А вишня — вросший в землю родины воинский дом его, что не сдвинется с места и не перенесется, конечно, на далекий север, чтобы поддержать господина в его одиночестве, потому что деревья вернее людей…

Видеть такую интерпретацию было неожиданно и больно.

Я даже оглянулся, ожидая увидеть шпионов Ставки за спиной, что будут вязать всех и каждого за созерцание столь злободневного и нелояльного зрелища. Но никого там, конечно, не было. То ли никто из тех, кому следовало по должности, не различил этого злободневного иносказания, то ли не счел это важным...

И я смотрел дальше, до самого конца.

После того как актеры покинули сцену, Нагасиро отвел меня на встречу с нанимателем. К господину Сарувака.

— Приветствую вас в нашем театре, — поклонился Сарувака при новой встрече, одеяние его было уже другим, но также неимоверно цветастым. — Нагасиро сказал, что вы человек надежный, воспитанный, на вас можно положиться. Наш хранитель мечей болен и ему требуется замена. Согласитесь ли вы оказать нам услугу заместить его на время? На месяц?

Временная должность театрального надзирателя? Сидеть у входа и следить, чтобы публика сдавала мечи при входе на хранение? Принять этот неожиданный дар судьбы или отказаться от этого сомнительного благодеяния? Но мне нечем было перебирать. Я согласился молча, с поклоном.

Меня представили главному театральной охраны, Хаясу. Это оказался тот здоровяк, стоявший на входе для актеров. Под началом у него была еще пара дюжих парней, вооруженных дубинками. Мы условились, что я приду утром к началу первого представления.

Всю ночь после того я думал, примерял на себя странное впечатление, не укладывающуюся мысль, что принес ли я присягу странному многоликому сюзерену, танцующим жрецам, театральной труппе или я наемник вроде поденных крестьян самого подлого рода?

Так начался мой труд в театре «Сарувакадза», в месте странном, но захватывающем.

И моя служба там оказалась нелегкой.

Мое место было недалеко от входа — небольшая обшитая бамбуком комната с вертикальными подставками под мечи. Над мечом кленовая бирка с выжженным раскаленным прутом номером. Посетитель входит и сдает мне свой длинный меч, получая бирку взамен, до самого момента, когда будет покидать театр, и только тогда получит меч обратно. Хаясу и его люди присматривают за прочим.

— А если кто будет упираться, — наставлял меня Хаясу, — покажите на эту доску с указом Ставки, там все написано. Вход в театр с длинными мечами запрещен для всех званий.

Все было понятно и просто. И сложно.

Театр оказался местом, которое никогда не спит. Спектакли начинали показывать вскоре после восхода солнца и продолжали весь день и заканчивали глубокой ночью в свете развешенных в зале обтянутых белой бумагой пузатых фонарей с размашисто начертанным названием театра. И ночь не прерывала постоянного движения. Работники сцены снимали черные маски, скрывавшие белые лица, а также скидывали черные балахоны, скрадывавшие их появление на сцене, и начинали строить новые декорации для новых спектаклей. Являлись актеры. Шли репетиции. И так до утра. А там с боем барабана начинался новый день.

Со всех концов города постоянно приваливал возбужденный, взбудораженный люд, надрывно веселый. Они являлись затемно и не уходили с концом показа. Они жили под навесами на прилегающих к театру улочках, ели из бумажных коробок простенькую еду, что приносили с собой или покупали в заведениях, принадлежавших тому же театру. Или, если были еще при деньгах, проводили время в обществе «чайной пыли» — игривых девиц из чайных домиков, окружавших театральную площадь, в которых у главных участников труппы была немалая доля. Здесь ничего не теряли, каждый дзэни шел в кассу театра. Бывало, эти люди, верноподданные зрители, пропадали, и надолго, но всегда возвращались, чтобы обменять тяжело добытое на блестящее мимолетное зрелище.

Приходя каждое утро на театральную площадь, я видел людей, спящих прямо на улице в надежде попасть на утреннее представление.

И я начал понимать, какой непреодолимой притягательностью обладает это место. Это был праздник каждый день. Это была воплощенная сказка, живая легенда, сошествие богов.

Хаясу и его люди постоянно вышибали за порог тех, кто пробирался бесплатно. Но такие люди не теряли надежды и проявляли исключительную изобретательность, и их выкидывали снова. Но не калечили. Даже такие могли однажды принести деньги.

Театр был сосредоточением лихорадочной работы, со мной почти никто не говорил, единственный, с кем я перебросился больше чем парой слов, оказался великан Хаясу.

Показывать доску с указом приходилось нечасто, в основном это были приезжие, воины из свит дальних князей; угрюмо окинув меня, гербы на моей одежде и хранилище недовольным взглядом, прочитав копию указа, смирялись и вынимали длинный меч из-за пояса, а потом шли в зал, недоуменно рассматривая деревянную бирку в руках. Не знаю, как приходилось моему предшественнику на этом месте, но воины с некоторым неуверенным доверием поручали воину хранить их мечи, сданные на входе. И я выполнял свой долг.

Сложнее было с другими. Такими, что считали себя вне обычных рамок.

Одной из нежданных сложностей работы оказался как раз сам Нагасиро и молодые люди, сходные с ним интересами и вкусом. Кабукимоно, неугомонные и шумные, но не бесполезные. Господин Сарувака умел управляться с их цветастой и опасной толпой, обитавшей в окружавших театр чайных домиках. Он