А печаль холод греет - Дайана Рофф

Та с пафосом скрестила руки на груди.

– А что, боишься, что я что-то сделаю твоей подружке? Ах, подождите, она же с тобой даже не разговаривает!

И рассмеялась. А мне хотелось выцарапать ей лицо, несмотря на всю щемящую боль в груди. Нет, не сейчас, боль, не сейчас. Не время вспоминать…

– Зато с тобой она разговаривает, – сквозь зубы процедила я, ощущая жар собственной кожи.

– Потому что я не убийца, – брезгливо скривилась Тория.

– Зато стерва.

– На себя сначала посмотри!

В два шага я оказалась рядом с ней и заглянула прямо в её глаза.

– Что. Ты. Делала. У Филис?

Тория глядела на меня без всякого испуга – лишь понимание того, что мне ни за что нельзя доверять, было написано на её лице. Как старому врагу, она не хотела передо мной раскрываться, не желала рассказывать свои ошибки прошлого и вовсе не спешила отвечать на мои прямые вопросы. Но трещины в её защите становились с каждой секундой всё шире…

– Это не твоё дело, – холодным голосом отчеканила Тория. – Это только наши отношения.

– Отношения? – зацепилась за последнее слово я.

– Забудь.

Тория резко дёрнула головой и попыталась уйти от меня, но я быстро нагнала её в конце украшенного гирляндами коридора и схватила за руку. Сердце стучало очень громко, как бы я ни пыталась заглушить ярость, смешанную с волнением и отрицанием; стало слишком жарко в собственном теле, точно мой разум оказался окружён горящим лесом; одежда прилипла к вспотевшему телу, волосы точно превратились в сухие соломы, так и норовившие залезть в рот и закрыть вид перед глазами. А ведь передо мной – цель, что могла разгадать самую тяжёлую тайну Филис.

– Что между вами произошло? – ответа не последовало даже через десять секунд, поэтому я решила применить другой способ. – Филис говорила, что для неё теперь влюблённость – самое подлое чувство, что она боится вновь разбить себе сердце невзаимной любовью. И у меня есть предложения, что во всём виновата ты.

Тория с бесстрашным лицом смотрела на меня, но в её глазах появлялись осколки слёз, точно каждое произнесённое мною слово вновь и вновь вырезало ей сердце. И вместо сопротивления она решила себя добить.

– И какие же у тебя предположения? – задавленным голосом тихо спросила она, не отводя от меня взгляда, чем сильно мне напоминало её брата.

И я решила её безжалостно сломать.

– Ты постоянно лезешь только к Филис, словно специально показываешь всем, насколько она тебе не нравится, тогда как сама Филис не сопротивляется твоим выходкам и даже просит меня оставить тебя в покое, когда я в очередной раз пыталась поставить тебя на место. Ты разорвала её рисунок, будто увидела самое противное, что мог сотворить человек, однако Филис прекрасно рисует, как профессиональный художник. За что ты так её ненавидишь? Почему так бесчеловечно к ней относишься? Из-за чего ты…

– Да потому что я любила её!

Крик Тории стоял в ушах как стрельба из пистолета – каждое слово пулей впивалось в мягкую плоть ещё живого человека. Но долго ли ему осталось жить? Ведь раны быстро не заживали: нужно много времени, чтобы восстановиться. Но шрамы всегда будут напоминать о прошлых страданиях, как окаменелости души, а воспоминаниям не срубить одним махом топора голову, не уложить их на дно могильной ямы, не закопать. Всё это – причины слёз, причины сломленности, причины саморазрушения. Всё это – чужие слова, брошенные правдой в лицо, и ошибки, на острые кости которых приходилось наступать босыми ногами, чтобы дойти дл спасительного берега. Но правда ли он спасёт?..

– Что? – выдохнула я, не веря в услышанное.

Тория вырвала свою руку из моей хватки, чтобы раскрыть свой кулон в виде сердца на груди и взять изнутри этого сердца много раз сложенную бумажку. И протянула мне – удар прямо в лицо, ведь белый затёртый лист с пятнами краски был полон неопрятного почерка Филис.

«Я помню, как ты клялась мне в искренней дружбе и в привязанности, а затем – и в любви. Я помню твои поцелуи на своих губах, твою ухоженную кожу, твои голубые глаза и то, какими они были на самом деле под линзами – серо-карие, как ранние сумерки сразу после заката. Я помню тебя и твой смех, я помню наше счастье, и я помню это, как и то, как ты разбила мне сердце, но в итоге я оказалась лишь временной заменой, дублёром некоторых людей, с которыми ты была в раздорах.

Долгие обсуждения твоих проблем с друзьями и новыми парнями, когда ты уверяла больше себя, чем меня, что «этот будет последним» – я слушала твои голосовые, где ты плакала, а потом с отчаянием и тревогой в сердце продолжала помогать тебе, ведь нет ничего важнее того, чтобы ты была счастлива.

А после примирения с друзьями и восстановления отношений с очередным парнем ты как по щелчку пальцев начинала игнорировать меня. Во мне никогда не было надобности, кроме как побыть заменой – лишь удовлетворить твои желания моим лучиком света, а ведь ты и не замечаешь, как во мне этого света становится всё меньше и меньше…

Моя влюблённость в тебя превращалась во тьму.

Ведь когда нужна была помощь мне, ты сторонилась меня и говорила, что у тебя нет на это времени, а ведь когда-то я откладывала свои дела ради того, чтобы помочь тебе. Я не спала, пока не была уверена, что ты в порядке, моя дорогая; я не спала и тогда, когда окончательно оказалась тебе не нужна.

Потому что ты меня не любила.

Никогда.

Лишь использовала.

А знаешь, дружба и любовь – это не использование. Это два человека – как одно целое. Когда один дополняет другого, когда вы просто нужны друг другу, и вовсе не ради своей выгоды, целей, решений проблем, а ради счастья. И любви».

– Ты… её разлюбила?

Голос – как тихое шуршание тапочек по уложенному плитками полу, по которому медленно шёл умирающий дедушка. Вот так и я медленно подходила к правде, к которой ещё совсем недавно неслась со всех ног. А теперь умирала от чувств: мне было так больно читать эти строки, так мучительно понимать своё сложившееся положение, так страшно думать, что ждало меня впереди, так тяжело осознавать, что где-то недалеко за дверью в своей комнате сидела Филис и, возможно, плакала из-за своей беспомощности. Слова перед глазами размывались из-за влаги на глазах, но я не позволила себе показывать слабость, как бы ни подкашивались ноги и как бы гниль в душе не скрючивалась от горя.

Тория пусто смотрела на листок, внезапно сделавшись очень печальной и даже постаревшей, однако совершенно наплевавшей на то, что собиралась сказать своему врагу – лишь бы облегчить и без того задушенную душу.

– Представь большой костёр, языки пламени которого расстилаются во все стороны, а жар идёт такой, что смог бы согреть хоть сто человек. Представь костёр, который мог бы стать причиной лесного катастрофического пожара, если бы его не потушили. Представила? А теперь представь, что этот костёр потух, и осталось всего несколько догорающих угольков – всё, что оставило от своего величия пламя, что возвышалось в небо, к своей путеводной звезде. Так вот, я любила Филис с той силой, с которой горел этот костёр, но сейчас всё погасло, потухло, а заветная звезда скрылась за тучами. Однако… эти несколько маленьких догорающих угольков могут вспыхнуть и загореться с новой силой в любой неподходящий момент. Именно этого я и боюсь…